Наконец Кей, задыхаясь, снова упала на песок, не в силах двинуться. Холодный язык волны лизнул ноги.

…На лазурном горизонте было неизгладимо запечатлена ужасная картина – привязанная к постели мать; в жалком испуганном крике, звеневшем в мозгу, тонул нежный шепот прибоя.

– Heleoe! Убирайся!

Всю жизнь Кей верила, что обстоятельства заставили Локи стать рабыней ненавистного человека. Теперь она поняла другую истину – мать не желала, чтобы ее спасли. Локи не питала ненависти к Трейну и не думала восставать против издевательств и унижений и если уверяла обратное, то лишь потому, что не хотела расстраивать дочь.

Но что могло заставить ее, да и любую женщину, терпеть такой позор? Вопрос этот терзал Кей, неустанный, безотвязный, как волны, с шумом выбрасывающиеся на берег.

Солнце давно погрузилось в воду, ночной воздух похолодал, но Кей оставалась на пляже, только отступала от надвигавшегося прилива. Она не могла пойти к Маку и Лили, попытаться скинуть с души тяжелое бремя. Не сейчас. Как она может признаться, что ее мать так же порочна, как Харли Трейн.

Шли часы – милосердная дремота прогнала гнусное видение, голоса, звучащие в мозгу, успокоились. Кей уставилась на луну – ярко-серебристую и почти полную.

– Может, – думала она, – Лили права насчет того, что нельзя сердить духов. День мог быть совсем иным, если бы эти люди не выстрелили в луну.

– Мама?..

В тускло-сером предрассветном свете Кей прокралась к лежавшей на постели фигуре, завернутой в простыню, наподобие савана. Девушка заснула на пляже, но, как только открыла глаза, омерзительная картина была тут как тут – никуда не исчезла, а вместе с ней возвратилась и буря бушующих в душе эмоций. Она помчалась назад к дому. Теперь, вместе с жалостью и отвращением, печалью и гневом, Кей ощущала леденящий страх: а вдруг извращенное желание Трейна не знает пределов?!

Локи лежала на боку, лицом к окну, спиной к Кей, неподвижно, словно мертвая.

– Мама! – вскрикнула Кей, во внезапной уверенности, что интуиция ее не подвела. Она обежала вокруг кровати.

Взгляд широко открытых глаз Локи был устремлен в рассветное небо. Даже в полумраке Кей заметила темные круги под этими все еще прекрасными глазами.

Кей нерешительно, по-прежнему боязливо опустилась на колени около кровати.

– Мама, – прошептала она.

Локи перекатилась на другой бок, по-прежнему пряча лицо. Девушка глубоко вздохнула. Наступила тишина. Молчание казалось нестерпимым. Солнечный свет за окном разгорался все ярче.

– Почему, мама? – спросила наконец Кей. – Почему ты позволяешь ему делать это с тобой?

Локи отказывалась отвечать и смотреть на дочь.

– Так было всегда? – настаивала Кей. – Неужели это можно вынести? Поговори со мной, мама. Пожалуйста…

Локи молчала. Кей поняла – ответы вовсе не обязательны. Главное – остановить все это.

– Мы не можем оставаться здесь, мама. Нужно уехать. Я обо всем договорилась с Маком… Мы отправимся на Большой Остров, Мак знает человека, который…

– Нет!

Хотя Локи говорила очень тихо, слово ударило Кей, словно молот, бьющий по наковальне.

– Но ты не можешь хотеть такой жизни!

– Это все, что у нас есть, – пробормотала Локи.

– Но это неправильно, – повысила голос Кей. – Я не желаю оставаться в этом проклятом доме. За окном прекрасный вид, а внутри творится… творится… такая…

На ум пришло слово «грязь», но Кей не могла заставить себя произнести его вслух. Локи и так перенесла достаточно унижений.

Кей поднялась, присела на кровать и наклонилась над неподвижно лежавшей матерью.

– Мама, на свете существуют мужчины, которые будут тебя любить, обращаться с тобой уважительно – я точно знаю, ты их обязательно встретишь. Неужели лучше жить с человеком, который издевается над тобой?

Локи медленно повернулась к Кей.

– Моя мать тоже была шлюхой, – еле слышно, дрожащим голосом пробормотала она.

Девушка легла рядом с матерью, обняла ее. Локи нервно вздрогнула, словно ребенок, нуждавшийся в утешении после страшного сна. Кей вспоминала дни, когда она сама была совсем маленькой и просыпалась от раскатов грома и блеска молнии, а Локи брала ее на руки и рассказывала сказки.

– Не бойся, мама, – уговаривала Кей, повторяя слова, которые некогда говорила ей мать, – я позабочусь о тебе.

Они лежали, обнявшись, пока Кей не услышала глубокое ровное дыхание матери и не поняла, что та уснула. Девушка тихо поднялась и пошла по дому, собирая те немногие вещи, которые они возьмут с собой.

В Гавайском архипелаге из восьми островов самый восточный тоже назывался Гавайи. Он был больше остальных раза в три, и поэтому туземцы обычно называли его Большим Островом. Только на Большом Острове все еще оставались действующие вулканы. Едва ли не четверть всей территории была изуродована расселинами, трещинами и кратерами, извергающими потоки расплавленной лавы, стекающей по склонам вулканов и медленно пожирающей целые мили земли.

Постепенно лава застывала, оставляя огромные черные поля, унылые и безжизненные, как лунный пейзаж, виденный Кей по телевизору.

С того момента, как Мак рассказал о вулканах, Кей не терпелось увидеть их. Любопытство возбуждалось сознанием того, что эти возносящиеся к небу конусы остались с того времени, как рождалась земля. Как только они причалили у пристани в Хило, самого большого города на острове, Кей начала приставать к Маку с просьбами поскорее повести ее к вулканам.

– Терпение, кеко, – велел старик. – У нас есть дела поважнее.

Путешественники решили сначала найти жилье и работу. Как и надеялся Мак, им дали временное убежище в ночлежке одной из христианских миссий, действующих еще с тех времен, как первые поселенцы прибыли сюда на китобойных судах в начале девятнадцатого века. Миссионеры были по-прежнему рады приютить каждого, кто соглашался провести несколько минут в церкви рядом с ночлежкой.

Каждый день Мак и Лили порознь отправлялись в город искать работу, а Кей шла с Локи. В Хило не существовало такого оживленного туристского бизнеса, как в Гонолулу, и поэтому найти работу было гораздо труднее. Маленький портовый город жил, в основном, перевозкой сахара и ананасов с островных плантаций. Мак зашел в несколько старых отелей на набережной залива Хило, гордо представляясь мастером на все руки. В одной гостинице ему предложили топить углем старомодный бойлер, в другом – место носильщика. Это была слишком тяжелая работа для человека его возраста.

Лили могла устроиться на местные консервные заводы, что означало сидение у конвейера по десять часов в день на разделке рыбы за плату меньшую, чем получали работники на плантации. По сравнению с независимой жизнью, которую Лили вела на Оаху, перспектива казалась угнетающей.

Кей намеревалась продолжать учебу в высшей школе, как только старшие найдут работу и дом. Но все-таки она вместе с Локи отправилась на поиски работы, не требующей профессии и опыта. Цветочная лавка. Два-три магазина готовой одежды. Портье отеля.

Поразительно красивую пару – мать и дочь, тут же выделяли из толпы и повсюду принимали. Одетые в простые цветастые муу-муу[8] с бутонами в волосах, обе затмевали женщин в модных нарядах и драгоценностях. Но если вакансия и находилась и Локи принимали на собеседование, она вела себя настолько пассивно, что наниматели, естественно, сомневались в ее способности выполнять необходимые обязанности. Очень часто Кей предлагали место, но она отказывалась, потому что отказывали матери.

К концу четвертого дня приличная работа так и не нашлась. Вечером, в ночлежке, Кей отвела Мака в сторону.

– Прости меня, – со слезами сказала она. – Это я во всем виновата, заставила тебя и Лили бросить все и разрушила вашу жизнь. Наверное, и мама себя плохо чувствует здесь.

– Ты умная и храбрая, потому что заставила ее порвать с Трейном, мо'о, – утешил Мак. – Даже не сомневайся в этом! И Лиликон, и я здесь, потому что любим тебя и знали, что нужно помочь.