— Восхитительно, — протянула девушка. Лина, если верить списку. — Саундтрек этого места. Очень в духе… ну… безысходности.
Парень, Дэн, не проронил ни слова. Он обошел их, молча поставил свою сумку и гитару у стены. Затем, к полному изумлению Виктора, вынул из кармана куртки маленькую, засаленную маслёнку. Подошел к двери, присел на корточки и принялся методично, без единого лишнего движения, смазывать массивные кованые петли. Он двигался с сосредоточенностью хирурга, устраняющего патологию. Потом встал, несколько раз открыл и закрыл дверь. Теперь она двигалась плавно, издавая лишь тихий, довольный вздох.
Виктор переводил взгляд с молчаливого Дэна на ухмыляющуюся Лину, чувствуя, как его мир, построенный на железобетонной логике, покрывается трещинами. Эти люди не вписывались ни в одну из его ментальных таблиц.
— Но… кто вы? — вырвалось у него.
Лина пожала плечами, стряхивая капли с папки.
— Мы — те, кто прибыл после вас. Привыкайте. Здесь, похоже, все сами по себе.
И они разошлись. Без прощаний, словно подчиняясь негласному закону этого места. Отель поглотил их: Виктор вернулся в свой стерильный «Орион», чувствуя себя в осаде, Лина нашла свою «Кассиопею», Дэн — «Лиру». На несколько часов снова воцарился вакуум, нарушаемый лишь низким гулом ветра. Не было ни звонка к ужину, ни приглашения. Но к семи вечера невидимая сила — или, может, просто голод — стянула их обратно в холл, к большому круглому столу, где они и застыли в тяжелом, вязком ожидании.
Вечером они сидели за огромным столом. Все трое. Неловкость была такой плотной, что её можно было потрогать. Виктор раз за разом доставал телефон, смотрел на мертвый экран и убирал обратно. Бессмысленный ритуал, похожий на молитву атеиста. Лина, не в силах выносить это молчание, выхватила из папки блокнот и карандаш. Звук грифеля, яростно царапающего бумагу, стал её ответом этому месту. Агрессивный, колючий звук. Дэн просто сидел, глядя на свои руки, лежащие на столешнице. Он был островом абсолютного спокойствия, и это спокойствие раздражало Виктора еще больше, чем сарказм Лины.
Она появилась так тихо, что Виктор заметил её, только когда тень упала на стол. Женщина лет пятидесяти пяти, в простом, но идеально скроенном темном платье. Элеонора. Её лицо было гладким, почти безмятежным, но во взгляде светлых глаз была такая глубина, от которой становилось не по себе. Она двигалась с бесшумной грацией хищника, словно не касаясь истертых половиц.
Она не стала извиняться. Не стала ничего объяснять. Она вела себя так, будто их растерянность была частью давно утвержденного протокола.
— Добрый вечер, — её голос был тихим, обволакивающим, но в его бархате чувствовалась сталь. — Я рада, что вы все добрались.
Она села за стол вместе с ними, как равная. Но в её присутствии не было и намека на равенство.
— Некоторые думают, что сюда приезжают, чтобы сбежать, — начала она, медленно, по очереди заглядывая в глаза каждому. — Это ошибка. Сюда приезжают, чтобы вернуться. Каждый из нас — это здание. Дом. Со своей архитектурой, своими фасадами, которые мы показываем миру, и своими… подвалами, куда мы боимся заглядывать годами. Иногда в этом здании появляются трещины. Сначала незаметные. Потом они ползут по стенам, разрушая несущие конструкции. И нельзя просто замазать их снаружи. Это бесполезно. Чтобы спасти здание от обрушения, нужно спуститься в самый тёмный, самый сырой подвал. И укрепить фундамент.
Виктор слушал её с плохо скрываемым скепсисом. Дешевая психология. Набор красивых, но пустых метафор. Лина криво усмехнулась, не отрываясь от своего рисунка, её карандаш задвигался еще яростнее. Только Дэн смотрел на Элеонору прямо, с непроницаемым выражением лица.
— Ваше пребывание здесь начнётся с простого ритуала, — продолжила Элеонора, не обращая внимания на их реакции. — Завтра утром каждый из вас пойдёт в сад за отелем. Сад камней. Вы должны будете походить среди них и выбрать свой. Не самый красивый. Не самый большой. А тот, который вас… позовёт. Вы принесёте его и положите в общую композицию. Это не просто камень. Это ваше бремя, которому вы даёте место и форму. Признав его вес, вы делаете первый шаг.
Она замолчала. В наступившей тишине её слова, казалось, продолжали вибрировать в воздухе. Виктор уже открыл рот, чтобы задать едкий вопрос про KPI подобных ритуалов, когда тишину пронзил резкий, дребезжащий звон.
Звонил старый дисковый телефон на столике у стены. Звук был настолько неуместным, настолько аналоговым и чужеродным в этом месте, что все трое вздрогнули.
Элеонора спокойно встала, подошла к аппарату и сняла тяжелую бакелитовую трубку.
— Да, — сказала она. Голос был таким же ровным.
Она слушала с минуту, глядя в тёмное окно, за которым беззвучно билось о скалы невидимое море.
— Я понимаю, — произнесла она наконец. — Нет. Пути назад уже нет.
Еще одна пауза. Её пальцы медленно, почти нежно, гладили отверстия в диске телефона.
— Мы все прошли свою точку невозврата.
Она положила трубку на рычаг. Звон оборвался так же резко, как начался. Элеонора вернулась к столу, и на её лице снова была маска безмятежности, словно ничего не произошло.
Но Виктор её уже не слушал. Он замер. Точка невозврата. Это была не просто фраза. Это был точный, официальный термин. Название последнего проекта, который он вёл. Проекта, который стоил ему карьеры, репутации, всей его прежней жизни. Это словосочетание эхом отдавалось в его черепе последние три месяца, оно стало кодовым именем его личной катастрофы.
Он поднял глаза на Элеонору. И впервые за весь день его жгучее, системное раздражение уступило место чему-то другому. Холодному. Липкому. Как туман за окном.
Это не было совпадением. Это не могло им быть.
Глава 2. Правила Игры
Утро не пришло — оно просочилось сквозь щели оконных рам, густое и беззвучное. Виктор проснулся не от света, а от его отсутствия. За стеклом не было ничего: ни моря, ни неба, ни горизонта. Только серая, влажная эмульсия тумана, поглотившая мир. Она съедала звуки, оставляя лишь низкий, нутряной гул прибоя, доносящийся будто из-под толщи воды, да редкие, тяжелые шлепки капель, срывавшихся с карниза на подоконник. Стук, пауза. Стук, пауза. Ритм сломанных часов.
Он лежал, не двигаясь, и смотрел в потолок своей комнаты «Орион». Прямо над кроватью, от центра лепной розетки, расползалась трещина. Тонкая, как волос. Нерешительная. Не просто дефект — нарушение. Оскорбление самой сути этого симметричного, предсказуемого пространства. Его раздражение было почти физическим, оно зудело под кожей, как сыпь.
Точка невозврата.
Фраза Элеоноры. Всю ночь она возвращалась, крутилась в голове, словно тупое сверло, и каждый раз он просыпался в холодном поту. Он не верил в случайности. Случайность — это просто переменная, которую еще не просчитали. Его мир состоял из систем, алгоритмов, причин и следствий. И все данные, которые он успел собрать, указывали на одно: он оказался внутри чужой, иррациональной и враждебной системы. Он был переменной, которую уже просчитали.
Тихий, почти невесомый стук в дверь. Он заставил его вздрогнуть так, будто ударили в набат. Дверь приоткрылась без скрипа. На пороге стояла Элеонора, темный силуэт на фоне серого коридорного света.
— Пора, — произнесла она. Не вопрос, не приказ. Констатация факта. Словно они продолжали разговор, начатый много лет назад.
Внизу, в огромном холле-обсерватории, уже собрались остальные. Лина стояла у окна, скрестив руки на груди, и прожигала взглядом туман. Казалось, она готова была обвинить его в трусости за то, что он скрывает пейзаж. Дэн замер посреди комнаты, рядом с массивным креслом, похожий на еще один предмет мебели, забытый здесь на десятилетия. Он не смотрел ни на кого, его взгляд был прикован к собственным рукам, ладонями вверх, будто он пытался прочесть на них свою судьбу и не находил ни одной знакомой линии.
