— Данилов? — голос из глубины зала ударил по ушам, как выстрел.

Навстречу ему шёл следователь Орлов. Лет сорока пяти, с лицом, на котором усталость давно превратилась в перманентную маску, и той ленивой, самоуверенной походкой, какая бывает у людей, которые уже всё для себя решили.

— Орлов, — представился он, протягивая вялую, безразличную руку. — Наслышан. Говорят, ты любишь копаться там, где уже всё чисто.

— Чисто не бывает, — отозвался Глеб, оглядывая огромное, гулкое пространство. — Бывает плохо убрано.

Орлов хмыкнул.

— Ну, здесь наша уборщица поработала на пять с плюсом. Пойдём, покажу рабочее место.

Они пошли по анфиладе залов. Глеб мельком отмечал экспонаты — астролябии, армиллярные сферы, солнечные часы. Всё под стеклом, всё в идеальном порядке. Холодный, выверенный свет падал на полированный металл и чёрное дерево, не создавая теней. Место походило на морг для артефактов.

Кабинет Корта располагался в самом сердце старого здания — в круглой комнате под куполом обсерватории. Тело уже увезли. На дорогом персидском ковре остался лишь белый меловой контур. Нелепое, схематичное изображение смерти у подножия того, что занимало почти всю стену.

Гигантские астрономические часы.

Они были произведением искусства и инженерного безумия одновременно. Метров пять в высоту. Чёрное дерево, бронза, серебро. Десятки циферблатов, показывающих фазы луны, положение планет, знаки зодиака, даты затмений на столетия вперёд. Сложный, гипнотизирующий механизм, который жил своей, непостижимой жизнью.

— Вот, — Орлов лениво махнул рукой. — Нашли его утром. Проломлен череп. Орудие — вон, на столике.

В пакете для улик лежала небольшая, но увесистая бронзовая статуэтка.

— Отпечатки на ней — нашей пташки, Солнцевой. Работала тут допоздна, якобы калибровала это чудовище. Камеры зафиксировали, как она входила и выходила. В промежутке — никого.

— Мотив? — спросил Глеб, хотя уже знал ответ.

— Классика, — Орлов подошёл к разбитой витрине, осколки которой хрустнули у него под ботинком. — Вот отсюда она спёрла карманный хронометр Бреге, восемнадцатый век. Штука уникальная, стоит как крыло от Боинга. Видимо, старик её застукал. Слово за слово, статуэтка под руку подвернулась… В общем, дело в шляпе. Через пару дней расколется и сольёт, куда скинула часы.

Глеб почти не слушал. Он медленно двинулся по кабинету. Идеальный, почти нежилой порядок. Книги на полках — как солдаты на параде. Он подошёл к массивному столу из эбенового дерева. Орлов, закончив свою тираду, закурил, и сизый дым лениво пополз к тёмному куполу.

Стол был почти пуст. Несколько аккуратных стопок бумаг, пресс-папье, чернильный прибор. Глеб смотрел на него, и чувство неправильности, родившееся ещё в его квартире, нарастало, становилось почти физическим. Что-то выбивалось из этой симфонии перфекционизма.

И тут он увидел.

На кожаном бюваре, в специальном, выделанном в коже желобке, должна была лежать тяжёлая серебряная ручка. Но она лежала не там. Она лежала рядом. Идеально ровно. Идеально параллельно краю стола. Сдвинутая со своего законного места всего на пару сантиметров.

Микроскопическое, почти невидимое нарушение симметрии. Деталь, которую проигнорирует кто угодно, кроме одержимого педанта или одержимого параноика. Это не было следом борьбы. Это не было небрежностью. Это было похоже на… знак. На крошечную, намеренную ошибку в безупречной строке кода.

Орлов затушил сигарету о край пепельницы, оставив грязный след.

— Ну что, Данилов? Убедился? Глухарь. Можешь возвращаться в свою берлогу, копаться в старых изменах.

Спина Глеба медленно выпрямилась, но он не отрывал взгляда от ручки.

— Нет, — тихо сказал он. — Всё только начинается.

Комната для допросов пахла хлоркой, дешёвым кофе и застарелым отчаянием. Гудящая над столом лампа дневного света выбеливала лица, стирая полутона и делая всех похожими на покойников. Глеб ждал, барабаня пальцами по холодной металлической поверхности. Он рисовал в уме образ: сломленная, заплаканная, напуганная до смерти женщина.

Дверь открылась, и конвоир ввёл Марину Солнцеву.

Глеб на секунду замер. Ничего из того, что он себе представлял. Невысокая, с короткой стрижкой тёмных волос. Серая тюремная роба висела на ней мешком, но держалась она так, словно это был костюм от кутюр. Идеальная осанка. Спокойное, почти непроницаемое лицо. И взгляд. Прямой, ясный, немигающий. Наручники на её тонких запястьях казались не символом позора, а неуместным, варварским аксессуаром, надетым на точный измерительный прибор.

Она села напротив, положив скованные руки на стол. Ни тени страха. Только холодное, аналитическое любопытство во взгляде.

Глеб откашлялся, внезапно сбитый с толку.

— Марина Солнцева, — начал он, открывая пустую папку для вида. — Я Глеб Данилов. Частный детектив. Меня нанял ваш адвокат.

Она лишь едва заметно кивнула.

— Полиция считает, что вы убили Адриана Корта. Из-за денег. Чтобы украсть часы.

Тень усмешки, лёгкой и почти презрительной, тронула её губы.

— Полиция мыслит категориями, которые к этому… — она на мгновение замолчала, подбирая слово, — к этому механизму неприменимы. Деньги — слишком грубая переменная для столь сложного уравнения.

— Но вы были там. Ночью. С вашими инструментами.

— Я проводила калибровку, — её голос был ровным, безэмоциональным, как у бортового компьютера. — Анкерный спуск давал погрешность в ноль целых две десятых секунды в сутки. Для механизма такого класса это…

— Да плевать на спуск! — не выдержал Глеб. Его взбесила эта ледяная точность. — Корт мёртв! Человек мёртв, вы понимаете?!

Марина замолчала. Не вздрогнула. Не обиделась. Она просто сделала паузу, и её взгляд стал колючим.

— Нет, детектив. Не плевать, — сказала она наконец, отчеканивая каждое слово. — Это единственное, что имеет значение. Точность. Гармония. Корт её нарушал. Он использовал гениальное творение для вульгарной, эгоистичной цели. Он вносил хаос в идеальную систему.

Глеб откинулся на спинку скрипучего стула. И всё понял. Все его инстинкты, отточенные годами недоверия, кричали, что он наткнулся на нечто настоящее.

— И что же это за вульгарная цель? — спросил он уже спокойнее.

Марина долго молчала. Её пальцы на столе, скованные металлом, совершили едва заметное, точное движение, словно поворачивая невидимую заводную головку.

— Вы не поймёте, — сказала она наконец. — Никто из вас. Чтобы понять замысел создателя, нужно мыслить, как он. А вы все… вы видите только корпус и стрелки.

Глеб смотрел на неё, и его паранойя перерастала в уверенность. Эта женщина — не убийца. Она — жрица. Жрица культа точности. И она готова на всё, чтобы защитить свою святыню. Она защищала не себя. Она защищала секрет астрономических часов.

Он поднялся.

— Я вас понял. На сегодня всё.

Она даже не посмотрела на него, когда конвоир уводил её прочь. Её взгляд был устремлён куда-то сквозь стену, в мир шестерёнок, балансиров и идеальных траекторий.

Глеб вышел из участка под всё тот же неумолимый, всепроникающий дождь. Он не получил ни одного ответа. Но он получил нечто гораздо более ценное: правильный вопрос. Дело было не в том, кто убил Адриана Корта. А в том, что его убило. И ответ, Глеб был уверен, тихо тикал где-то в недрах гигантского механизма, запертого в бетонном саркофаге посреди города.

Глава 2

Воздух в кабинете куратора Романа не имел запаха. Не пыльного дерева, не старой бумаги, не едкого флюса для пайки, как у Корта. Здесь пахло ничем. Стерильностью. Отредактированной пустотой. После лихорадочного хаоса, оставленного покойным директором, это место казалось не кабинетом, а препараторской, где под ярким светом вскрывают мёртвые идеи.

Глеб Данилов принёс с собой грязь. Он чувствовал это, стоя на пороге. Его плащ, ещё не просохший после утренней измороси, оставлял на безупречном паркете тёмные, влажные следы. Неуместный артефакт из другого, живого мира. Роман стоял к нему спиной. Высокий, в идеально отглаженном сером пиджаке, он смотрел на книжный шкаф из тёмного, почти чёрного дерева. И медленно, с ритуальной, почти молитвенной сосредоточенностью, протирал белоснежным платком стеклянную дверцу, на которой Глеб, даже щурясь, не мог разглядеть ни единой пылинки.