Выписка из того же журнала: «Генерал-майор Берг уведомил, что посланные от него полковник Зорич и подполковник Суворов с командами на неприятельские при Бернштейне три эскадрона оные совершенно разбили, взяв при том в полон одного офицера, рядовых драгун и гусар 70 человек и столько ж лошадей; убитых сочтено на месте более ста человек, прочие же даже до фронта неприятельского преследуемы. С нашей стороны ранено пять казаков, несколько гусар и лошадей».
Нельзя подумать, чтобы в течение сей кампании Суворов ограничил служение свое одними выше представленными подвигами. В любом случае школа была поучительна. Поиски генерала Берга в сей кампании могут служить примером партизанской войны по всем отношениям. Через его отважность, неутомимость, искусство столь необходимый гарнизону и войскам принца Вюртембергского транспорт не мог достичь до Кольберга от 4 октября до 5 декабря, то есть до дня сдачи сей крепости по причине недостатка в съестных и в боевых потребностях.
В Конфедератскую войну Суворов имел обширное поле для ознаменования своих способностей; он командовал уже особой, ни от кого не зависимой партией, состоявшей из 900 человек. В 1769 году, прискакав на подводах из Минска под Брест, он внезапно охватил два уланских полка Беляка и Коржицкого и принудил их сдаться пленными. У селения Орчахобы разбил обоих Пулавских, которые втрое были превосходнее его в силах. В 1770 и 1771 годах действовал с оной же партией по обеим сторонам Верхней Вислы в области, ныне называемой австрийской Галицией; двоекратно разбил полковника Мошинского и другие конфедератские партии. Под Ландскроной победил войска маршалов Орзешки и Сапеги, коим совещателем был известный генерал Дюмурье. Под Замостьем снова разбил Пулавского. Узнав о прибытии гетмана Огинского в Литву, он полетел из Люблина к Слониму и под Столовичем разбил оного наголову, взял в плен 1000 человек рядовых, 50 офицеров, 12 орудий, несколько знамен, бунчуг и булаву гетмана. В 1772 году взял Краков, защищаемый конфедератами и французскими бригадирами Галибертом и Шуазье.
Пределы сего сочинения не позволят мне распространиться более в описании всех партизанских подвигов сего великого полководца. Впрочем, все, что я представил, достаточно доказывает, что Суворов в сем роде войны почерпнул ту быстроту в действиях, ту ловкость в изворотах, ту внезапность в нападениях, то единство в натиске, которые доставили ему те бессмертные победы, коих тайна и поныне еще недостижима многим методикам.
После сего партизанская война если не совсем прекратилась, то, по крайней мере, пришла в такой упадок, что одно фланкирование или личная ловкость на перестрелках называема была партизанским действием. Я скажу более: самые успехи Суворова в 1770 и 1771 годах против конфедератских войск – успехи поучительные как частные удары – ничтожны в отношении истинной цели партизанской войны: ибо поиски сего великого человека не могли быть ни на что другое направляемы, как на одни отряды неприятеля, а не на путь сообщения или продовольствия его армии, рассеянной тогда по всему пространству польского государства.
Партизаны 1809 года. Нет лишней отважности для человека, который обрек себя на опасную службу партизана. Он должен истребить надежду вкусить по совершении подвига плоды геройского вдохновения; забыть об ожидающих его рукоплесканиях, похвалах и наградах и идти на верное с тем, чтобы, нанеся чувствительные удары неприятелю, погибнуть с пользой, хотя бы позорной смертью!
Таковой малодушной предвидимостью нельзя упрекнуть испанских партизан или гварильясов; их действия в 1809 году будут примером для каждого начальника партии, как должно пользоваться местным положением земли, в коей ведется брань, и гневом народа, восставшего на отмщение.
При начатии войны все генеральные сражения, данные испанской армией, ознаменовались поражениями; силы ее истощались, и уже французская армия, после Оканского сражения, угрожала Лиссабону. Неизвестно, что понудило ее перенесть театр войны в Андалузию; но через сие движение все выгоды, приобретенные победами, исчезли: англичане занялись образованием войск и укреплением важнейших пунктов на границе Португалии, в то время когда народное ополчение в Северной Испании начало действовать с необыкновенным рвением.
По причине рассеяния испанской армии, областные юнты, не имея никакого сношения с главной юнтой, занялись каждая особо составлением народной стражи для местной защиты областей, ими управляемых; а народ, перестав ожидать успехов от главной армии и уверясь в необходимости общего ополчения, бросился к оружию и стал под знамена мести и независимости. Ненависть к французам, дотоле окованная и подавляемая насилием, вдруг разрушила все оплоты и сама собой дала единство своевольному стремлению каждого гражданина. Тогда размеренные движения регулярной армии заменились, так сказать, устроенным беспорядком вооруженных поселян, родом войны, более всякого другого свойственным неукротимому нраву испанцев и местному положению Испании.
Мало-помалу провинции, занимаемые французами, покрылись партиями, составленными из линейных солдат, кои прежними поражениями были рассеяны, и из людей всякого звания, защищавших свою собственность. Известия о первых успехах сих многочисленных партий были принимаемы народом с восторгом, и в разглашениях украшались всеми вымыслами пламенного воображения южной нации. Сие самое воображение и сия неограниченная страсть к независимости, столь вредившие действиям регулярных войск Испании, были истинной причиной успехов общего ополчения, доказавшего свету, что победы, одерживаемые над армиями великодушного народа, больше ожесточают, нежели покоряют его под иго чужеземного властителя.
Штаб-офицер Лейб-гвардии Уланского полка, 1807–1811 гг.
В Испании все начальники партий поступили на поприще воинов из званий, чуждых военному, и почти все взошли на степень свою с низших степеней гражданских. Между отличнейшими наименую пламенного Эль-Эмпичинадо, грозного для неприятелей, но еще более грозного для изменников отечества, и двух героев фамилии Мина, столь славно способствовавших избавлению Испании от ига позорного и ненавистного! Впрочем, почти вся нация разделилась на отряды. Не было дороги, не было тропинки, по которым бы можно было избегнуть встречи с гварильясами. Теснины Пиренеев, Сьерра-Морены, обе Кастилии, Наварское и Арагонское королевства сокрывали в недрах своих сих зорких, бесстрашных и неутомимых воинов, коих слава неизгладима во всех летописях, во всех сердцах, бьющихся для отечества.
Пробегая представленные мной три эпохи появления партизан, нельзя не заметить, что искусство давать партиям верное направление продвигалось, так сказать, ощупью. В первой эпохе мы видим одни толпы странствующих воинов, в последующей – ужасное вторжение и первый шаг к истинной цели поисков; в третьей – более восставший народ на отмщение, нежели в полном смысле партизан, но уже замечаем постоянные, хотя еще частные, усилия к похищению у неприятеля способов пропитания и боя.
Партизаны 1812 года. Грозная эпоха 1812 года, ознаменованная столь чрезвычайными событиями, причинила в России изменение главной части военного искусства; системы Бюлова и подобных ему мечтателей пали, и партизанская война поступила в состав предначертаний общего действия армии.
При вторжении в пределы России и по разобщении наших двух армий Наполеон пошел прямым путем к Смоленску, стараясь воспрепятствовать соединению оных. Когда же, невзирая на усилия его, армии наши соединились под Смоленском, тогда он следовал за нами до Москвы и по вступлении в нее дозволил князю Кутузову почти в глазах своих совершить спасительный переход к Тарутину. Занятием Тарутина закрылись южные наши губернии, и сообщение неприятеля подверглось случайности пресечения. Тут начинается четвертое появление партизан.
