Что об этом думал Николай Степанович — мы не узнаем, потому что не сохранилось ни одного свидетельства на эту тему. Но отречение государя не было для Гумилёва сигналом к неисполнению долга и нарушению присяги. У него было конкретное дело, приказ, начальник, которому он должен был отчитаться. И никакая революция не могла помешать Николаю Степановичу выполнять свой долг. Тем более, кавалерист Гумилёв прекрасно знал, насколько важное дело — заготовка фуража, пусть даже для него оно было скучным. Так что пока позволяло здоровье (полагаю, подорванное в очередной раз последним смотром в полку в двадцатиградусный мороз и частыми переездами за последний месяц) Гумилёв продолжал заниматься тем, что ему было поручено.

Приказом по полку № 88 от 22 марта 1917 года было объявлено:

«§ 3. Состоящий в прикомандировании к Управлению Интенданта 28 Армейского корпуса прапорщик Гумилёв заболел и с 8 сего марта принят на учет 134 Петроградского тылового распределительного пункта. Означенного обер-офицера исключить из числа командированных и числить больным. Справка: сношение начальника 134 Петроградского тылового распределительного пункта от 14 сего марта № 23456»

В «Трудах и днях Николая Гумилёва» Павла Лукницкого уточняется:

«Заболел. Приехал в Петроград. Врачебная комиссия констатировала обострение процесса в легких и предписала две недели лечения. Помещен в 208-й городской лазарет (Английская набережная, д. 48)».

На этом фактическая служба Гумилёва в 5-м гусарском Александрийском полку завершилась.

Кстати, за время службы в нем Гумилёв получил Орден Святого Станислава 3 ст. с мечами и бантом, однако, в связи с задержками в отправке орденов (обычной проблемой в то время), награду в руках так никогда и не держал. Тем не менее, в послужном списке Николая Степановича три боевых награды, а не две.

В апреле 1917 года, выйдя из лазарета, Николай Степанович начал хлопотать о своем переводе на Салоникский фронт, чтобы быть подальше от того хаоса и разложения, которые в это время поразили практически все части императорской армии, находившиеся в России или в непосредственной близости от ее границ.

Логика Гумилёва была проста и кристально чиста. Он — боевой офицер армии воюющей страны — обязан выполнять свой долг, и, не смотря на то, что думает и чувствует по поводу происходящего, просто не имеет права принимать участие во всей этой вакханалии, т. к. носит погоны и давал присягу. Но оставаться в стороне от политики в эпицентре революции и воевать в условиях тотального разложения и при отсутствии дисциплины нельзя. Поэтому надо быть там, где армия еще похожа на армию и война не напоминает фарс.

Хлопоты оказались удачными.

8 мая 1917 года по 5-му Гусарскому полку был объявлен приказ № 139:

«§ 5. Состоящий больным в г. Петрограде прапорщик Гумилёв по выздоровлении 2 сего мая поступил в распоряжение Начальника Штаба Петроградского военного округа для отправления на пополнение офицерского состава особых пехотных бригад, действующих на Салоникском фронте. Означенного обер-офицера исключить из числа больных и числить в командировке с 2-го сего мая.

Справка: рапорт прапорщика Гумилёва от 2-го сего мая за № 129»

Офицерские погоны Николая Гумилёва

15 мая Николай Степанович покинул Петроград в качестве корреспондента газеты «Русская воля» (это была обычная практика — офицеров, едущих на фронт через нейтральные страны, отправлять, как штатских, скрывая их военные звания).

В связи с продолжающимися боевыми действиями, маршрут Николая Степановича оказался замысловатым — Выборг, Хельсинки, Турку, Стокгольм, Лондон, Париж.

К переезду из Англии во Францию относится знаменитое восьмистишье:

Мы покидали Саутгемптон,

И небо было голубым,

Когда же мы пристали к Гавру,

То черным сделалось оно.

Я верю в предзнаменованья,

Как верю в утренние сны.

Господь, помилуй наши души:

Большая нам грозит беда^[161].

Черновой автограф стихотворения «Предзнаменование» (Мы покидали Саутгемптон…)

Из-за отсутствия документов, очень трудно точно установить дату прибытия Гумилёва в Париж. Ориентироваться можно по открыткам Ларисе Рейснер, которые Николай Степанович посылал с различных этапов пути. Если сопоставить эти даты со временем пребывания в Лондоне, о котором известно из разных воспоминаний и интервью английской газете (примерно 2 недели), то можно предположить, что в столицу Франции Гумилёв добрался к началу июля.

Но далее возникает вопрос: почему же он не поехал дальше?

Можно, конечно, сослаться на следующий приказ:

«Приказ по русским войскам во Франции № 30 от 12/25 июля 1917 г. Париж.

5-го Гусарского Александрийского полка прапорщика Гумилёва прикомандировываю в мое распоряжение.

Представитель Временного Правительства генерал-майор Занкевич»

Но ведь он тоже стал следствием каких-то событий и встреч. Вряд ли генерал Занкевич стал бы назначать на ответственную должность незнакомого офицера, к тому же находящегося в Париже проездом.

Разгадку можно найти в воспоминаниях и переписке Михаила Ларионова, с которым Гумилёва связывали очень теплые дружеские отношения. Отвечая на письмо Глеба Струве, в котором задается этот вопрос, Михаил Федорович написал следующее:

«<…> Чтобы его оставить в Париже, я и Наталья Сергеевна познакомили его с полковником Соколовым, который был для русских войск комендантом в Париже. Потом с Альмой Эдуардовной Поляковой (вдовой банкира), которая была большой приятельницей генерала Занкевича, заведующего отправкой войск, — и временно задержали Ник. Степ. в Париже. А позднее познакомили его с Анной Марковной Сталь и с Раппом — Рапп предложил ему место адъютанта при нем самом (Раппе) <…>».

Альма Эдуардовна Полякова была вдовой Якова Соломоновича Полякова (1832–1909), представителя династии московских банкиров, промышленников, строителей железных дорог, финансиста, учредителя Азовско-Донского коммерческого банка, Донского земского банка и др.

Сергей Александрович Соколов в тот период был русским комендантом Парижа или русским штаб-офицером при военном губернаторе Парижского округа.

Во время военных действий представитель союзной армии, занимавшийся вопросами передвижений частей и офицеров на другие фронты — должность обычная. Временное Правительство, желавшее сохранить структуру армии, ее не упраздняло, но меняло названия и назначало «нужных людей». 18 апреля 1917 года из Петрограда в Париж генералу от инфантерии Ф. Ф. Палицыну, занимавшему эту должность, было направлено распоряжение:

«От генерала Алексеева 5/18-го апреля 1917 г.

В связи с происходящим в России коренным перемещением Высшего Командования Армии, Временное Правительство предназначило командированию в качестве представителя своего при Французской Главной Квартире генерал-майора Занкевича. До его прибытия прошу Вас продолжать исполнять Вашу работу. О времени командировки генерала Занкевича Вам будет сообщено.

Алексеев».

Михаил Ипполитович Занкевич был кадровым военным, в годы войны командовал сначала 146-м пехотным полком, затем был начальником штаба 2-й Гвардейской пехотной дивизии.

Кроме того, Временное Правительство вводило институт военных комиссаров. В телеграмме Керенского из Петрограда в Париж говорилось: