Апостол Петр, ведь если я уйду
Отвергнутым, что делать мне в аду?
Моя любовь растопит адский лёд,
И адский огнь слеза моя зальет.
Перед тобою темный серафим
Появится ходатаем моим.
Не медли более, бери ключи,
Достойный рая в дверь его стучит.
Рабочий
Он стоит пред раскаленным горном,
Невысокий старый человек.
Взгляд спокойный кажется покорным
От миганья красноватых век.
Все товарищи его заснули,
Только он один еще не спит:
Все он занят отливаньем пули,
Что меня с землею разлучит.
Кончил, и глаза повеселели.
Возвращается. Блестит луна.
Дома ждет его в большой постели
Сонная и теплая жена.
Пуля им отлитая, просвищет
Над седою, вспененной Двиной,
Пуля, им отлитая, отыщет
Грудь мою, она пришла за мной.
Упаду, смертельно затоскую,
Прошлое увижу наяву,
Кровь ключом захлещет на сухую,
Пыльную и мятую траву.
И Господь воздаст мне полной мерой
За недолгий мой и горький век.
Это сделал в блузе светло-серой
Невысокий старый человек.
Второй год
И год второй к концу склоняется,
Но так же реют знамена,
И так же буйно издевается
Над нашей мудростью война.
Вслед за ее крылатым гением,
Всегда играющим вничью,
С победной музыкой и пением
Войдут войска в столицу. Чью?
И сосчитают ли потопленных
Во время трудных переправ,
Забытых на полях потоптанных,
И громких в летописи слав?
Иль зори будущие, ясные
Увидят мир таким, как встарь,
Огромные гвоздики красные
И на гвоздиках спит дикарь;
Чудовищ слышны ревы лирные,
Вдруг хлещут бешено дожди,
И всё затягивают жирные
Светло-зеленые хвощи.
Не всё ль равно? Пусть время катится,
Мы поняли тебя, земля!
Ты только хмурая привратница
У входа в Божие Поля.
Обложка сборника Николая Гумилёва «Колчан», изданного в 1916 году
Татьяна Альбрехт
Где служил Николай Гумилёв после Февральской революции
1917 год прапорщик Николай Гумилёв встретил в окопах на берегах Западной Двины. Эта смена, начавшаяся 29 декабря 1916 года и закончившаяся 10 января 1917 года, прошла без особых происшествий
Сохранились подробные, написанные от руки донесения офицеров полка со своих участков. Среди них несколько подписанных автографов Гумилёва.
11 января 1917 года состоялось общее собрание офицеров, на котором было объявлено о частичном расформировании полка и сокращении числа эскадронов в нем с шести до четырех. Подготавливались списки исключаемых гусар и лошадей. Спешенных гусар должны были передать в стрелковый полк..
Гумилёв молча ждал своей участи. В стрелковый полк он, конечно, не хотел — обстреливать противника из засады и сидеть в окопах было совсем не в его характере. Пока решалось дело, Николай Степанович в своей офицерской каморке продолжал читать и писать, о чем свидетельствует приведенное выше письмо Лозинскому.
В окопы Гумилёву идти не пришлось.
В приказе № 24 от 23 января 1917 года объявлено:
«Командированного к Корпусному Интенданту 28 корпуса прапорщика Гумилёва для закупки сена частям дивизии числить в командировке с сего числа. Справка: телефонограмма Дивизионного Интенданта от 23 сего января за № 606».
В этот же день Николай Степанович покинул полк, как оказалось, навсегда.
Видимо с растерянным состоянием Гумилёва связан единственный зафиксированный эпизод получения им взыскания за ненадлежащее исполнение обязанностей — 28 января он был арестован на сутки за неотдание чести вышестоящему офицеру. А после отбывания наказания вернулся в Окуловку под Петроградом, где занимался своими интендантскими обязанностями.
Весь февраль прошел в разъездах и хлопотах, накануне февральских событий Гумилёв по какой-то надобности оказался в Москве.
Многие утверждали, что к февральским событиям он отнесся равнодушно.
У Ахматовой (точнее в книге Лукницкого, где многое написано со слов Анны Андреевны) даже есть такой пассаж:
«Николай Степанович отнесся к этим событиям в большой степени равнодушно. 26 или 28 февраля он позвонил АА по телефону… Сказал: “Здесь цепи, пройти нельзя, а потому я сейчас поеду в Окуловку…”. Он очень об этом спокойно сказал — безразлично… АА: “Все-таки он в политике очень мало понимал…”».
Иногда Анна Андреевна меня поражает своей ненаблюдательностью.
Из каких же поступков или суждений супруга она сделала эти выводы?
То. что Гумилёв не запаниковал, не разнервничался, не начал суетиться, видя, что происходит в городе — это вполне понятно. Такое поведение вообще не в его характере.
О настроениях в армии он знал лучше кого бы то ни было, так как по службе регулярно общался с солдатами и офицерами самых разных частей и родов войск. А то, что он вел себя, как будто ничего не произошло…
А как иначе? Он был строевым офицером действующей армии, находился на службе. Мог ли он забыть об обязанностях, нарушить присягу и включиться в бурную политическую жизнь? Да и на чьей стороне? Государь отрекся.
