«Полномочия применительно к полномочиям армейских комиссаров действующих армий в России, как они были выработаны, по согласованию Военного Министра с Петроградским Исполнительным Комитетом:

◆ комиссары назначаются для содействия реорганизации армии на демократических началах и революционном духе в соответствии с платформой Петроградского Совета и укрепления боеспособности армии;

◆ на комиссаров возлагается борьба с всякими контрреволюционными попытками, содействие установлению в армии революционной дисциплины, разъяснение с этой целью недоразумений, возникающих в военной среде, урегулирование взаимоотношений между солдатами и командным составом, не вмешиваясь в оперативные распоряжения командного состава.

Комиссар должен быть осведомлен о подготовке и ходе операций и должен быть во всякое время готов развивать свою деятельность в условиях боевой обстановки, подавая, в случае необходимости, пример самоотверженности личным участием в боевых действиях в решающие моменты.

Для осведомления частей о назначении Комиссара объявляется в приказе.

Керенский».

По иронии судьбы, именно Гумилёв, желавший держаться подальше от всех армейских дел, не имеющих прямого отношения к войне, оказался одним из связующих звеньев между разбросанными по всей Франции русскими экспедиционными войсками и руководством корпуса, располагавшимся в Париже.

После длительной переписки между Петроградом и Парижем на должность комиссара был назначен личный друг Керенского эсер Евгений Рапп. О нем известно очень немного. Биографическая справка сводится к одному предложению:

«Евгений Иванович Рапп был адвокатом по профессии, старым деятелем революционного движения, принадлежал к эсеровской партии».

Неизвестны даже даты его жизни. Хотя отдельные упоминания о нем можно обнаружить в записной книжке Зинаиды Гиппиус за 1906–1908 годы. Из них следует, что Рапп был не только юристом и революционером, но водил знакомство с Бердяевым, Булгаковым, был вхож в литературные круги, увлекался философией и поэзией, в Париж эмигрировал еще до войны.

Конечно же, о его назначении и новой структуре организации, которой ему предстояло руководить, Занкевичу было известно еще до объявления официального приказа от 11 июля 1917 года. Соответственно, он формировал штаб и подыскивал офицера для поручений, иначе говоря адъютанта.

С одной стороны, в распоряжении Занкевича были десятки опытных кадровых офицеров. Но с другой, в изменившейся обстановке, когда в армии действовали солдатские комитеты и дисциплинарные суды, на должность адъютанта — главного связующего звена между личным составом и руководством корпуса, не годился офицер старой закалки и воспитания.

Занкевич прекрасно это понимал. Потому Николай Степанович, столь удачно появившийся в Париже и представленный ему такими значимыми людьми, оказался очень кстати. Занкевич и Рапп быстро поняли: служба Гумилёва, младшего офицера и бывшего кавалериста, в Русском экспедиционном корпусе при штабе будет более полезна и эффективна, чем его отправка на Салоникский фронт в пехоту.

23 июля генерал сообщил в Петроград:

«№ 3552. Анаксагор. Генералу Романовскому.

Прапорщик Гумилёв моей властью временно назначен при Военном Комиссаре, ходатайствую это узаконить. Для означенной должности полагал бы достаточным содержание обер-офицера для поручений штата Тылового Управления, утвержденного Военным Советом 18 мая. Номером 489 просил установить содержание Военному Комиссару, на что ответа не имею.

Занкевич».

Видно, что все было решено заранее. В этот же день в канцелярии Занкевича объявлено распоряжение:

«Канцелярия Ген. Занкевича. 10/23 июля 1917. № 491. г. Париж.

Спешно. Подполковнику Пац-Помарнацкому.

По приказанию генерала Занкевича, 5-го Гусарского Александрийского полка прапорщик Гумилёв, направленный в Салоникские войска, оставляется в распоряжении Представителя Временного Правительства при Французских армиях.

Прошу не отказать взять на себя данный вопрос для отдачи в приказе и сообщении генералу Артамонову и Военному агенту во Франции.

Приложение: Предписание дежурного Генерала Штаба Петроградского Военного округа на театре Военных действий от 2-го мая с.г. № 2785 и послужной список.

Подполковник Бобриков».

Так как службы представителя Временного Правительства Занкевича и Военного Комиссара Раппа не были подчинены друг другу, последний одновременно направил Керенскому собственное прошение:

«Петроград. Военному министру.

Прошу назначение мне офицером для поручений прапорщика 5-го Александрийского полка Гумилёва, командированного Генеральным штабом в Салоники и оставленного в Париже в распоряжении генерала Занкевича.

Рапп».

Таким образом, военная судьба поэта на ближайшие несколько месяцев была определена, хотя официальное утверждение на эту должность поступило из Петрограда только в конце августа.

Михаил Ипполитович Занкевич

Николай Степанович наверняка предпочел бы опасности настоящей войны канцелярской работе и «разбору недоразумений между солдатами и офицерами», как он сам характеризовал свою деятельность в одном из июльских писем к жене. Но, будучи человеком долга и дисциплины, Гумилёв разумеется, подчинился и до самого расформирования Русского корпуса образцово выполнял свои обязанности.

Об этом свидетельствует не только сохранившаяся переписка Занкевича и Раппа с Петроградом, в которой они настаивали на своем выборе, несмотря на возражения, но и достаточное количество исключительно положительных отзывов обоих о своем адъютанте. И это притом, что жалоб, доносов, донесений о конфликтах между офицерами всех рангов в документах Русского корпуса в изобилии. Кроме того, есть записка Раппа с прошением оставить при нем Гумилёва при очередной попытке его перевести. В записке черным по белому значится: «в отсутствии прапорщика Гумилёва вся работа останавливается».

Кстати, любопытно, что с момента прибытия Гумилёва в Париж до официального утверждения его в должности прошло не меньше трех недель. То есть, он вполне мог продолжить путь к месту назначения. Тем боле, большую часть июля Занкевич и Рапп провели в разъездах. Но, видимо, решение о том, что именно Николай Степанович нужен Раппу в качестве адъютанта, было принято генералом сразу, и он попросил прапорщика (а, по сути, приказал, хоть и устно) задержаться в Париже.

Даже в письмах к Ахматовой Гумилёв не распространяется по поводу своего отношения к этому назначению.

У Николая Степановича вообще была замечательная манера — не тратить пыл, нервы и время на то, на что он не может повлиять.

А в данном случае, как офицер, он обязан был подчиниться и выполнять возложенные на него обязанности, независимо от личного отношения к новой должности.

В любом случае, это назначение оказалось в какой-то мере счастливым.

Во-первых, Гумилёв имел возможность отдохнуть от войны и хоть как-то восстановить здоровье, что, полагаю, помогло ему в дальнейшем пережить голодные и холодные петроградские зимы 1918–1921 годов. Вернись он в город прямо с театра боевых действий, его итак не железное здоровье, в очередной раз подорванное войной, вполне могло бы подвести в условиях тотального голода и дефицита дров, одежды, товаров первой необходимости, безденежья.

Во-вторых, Николай Степанович сблизился с Гончаровой и Ларионовым. Заочно они могли знать друг друга очень давно, т. к. вращались в одном кругу, имели общих знакомых. Но, видимо, именно война, схожесть военных биографий повлияли на то, что за короткое время они стали настоящими друзьями. Гумилёв, известный Ларионову и Гончаровой, как поэт и критик, наверняка при встрече рассказал свою военную биографию — как умел, просто, без бахвальства, но и не утаивая заслуг. Впрочем, офицерские погоны и Георгиевские кресты спрятать было невозможно.