Статистика сайта: за последние 24 часа этот чат посетило 7 256 человек.

С Никой я познакомился в последний год существования государства с малопонятной как иностранцам, так и нынешним отечественным школьникам аббревиатурой «СССР». В 1991 году мои родители поменяли с нехилой доплатой нашу родную, но очень уж хрущевую трешку в Красном Селе на шикарную двушку на улице Мичуринской в трех минутах ходьбы от «Авроры». Тот факт, что в связи с этим лично мне пришлось поменять еще и школу, родителями, естественно, в расчет принят не был. Этот обмен стал первой и единственной удачной коммерческой сделкой, которую в своей жизни совершил мой отец – Вениамин Ильич Рожнятовский. Работая преподавателем китайского в Лингвистическом центре Института иностранных языков и будучи в душе, как и большинство евреев, непримиримым демократом, мой батюшка с какой-то патологической страстью откликнулся на призыв нового и, как оказалось, опять-таки последнего генсека открывать кооперативы. Вместе со своими студентами он замутил совместное предприятие под названием то ли «Вынь Шунь», то ли «Шунь Вынь» и, невзирая на полнейшее отсутствие опыта предпринимательской деятельности, довольно удачно впарил каким-то москвичам два вагона китайского пухового дерьма. На этом его везение закончилось: следующей весной на Торговом Поле у отца сожгли контейнер со шмотками, а месяц спустя подкараулили в подъезде и, передав привет от «малышевских», проломили голову металлической трубой. После этого батюшка резко разочаровался в демократии и, едва оклемавшись, быстренько свалил к родне в Хайфу, где занялся более привычной для него китайской поэзией. А после того как я благополучно поступил в университет, вслед за ним отправилась и мать, решив, что на этом ее воспитательская миссия окончена и теперь ей следует немного пожить и для себя. Так я остался сиротой при живых родителях, получив при этом наследство в виде отдельной квартиры, что вкупе с ежемесячными денежными переводами выгодно отличало меня от большинства однокурсников. Надо ли говорить, что при таком раскладе от желающих приятельствовать со мною отбоя не было, а квартира на Мичуринской на ближайшие пять учебных лет превратилась в то, что Шукшин метко назвал «маленьким бордельеро». Впрочем, я немного забегаю вперед…

Так вот, Ника. Первого сентября с большой, надо сказать, неохотой я приперся в семьдесят пятую школу, что на Большой Посадской. По понятным причинам радужного приема со стороны новых одноклассников я встретить не ожидал, а потому был приятно и неожиданно удивлен тем обстоятельством, что самая красивая девчонка в классе приветливо улыбнулась и гостеприимно предложила место рядом с собой. От таких предложений отказываются только идиоты. Впрочем, и соглашаются тоже – через пару минут в классе появился амбаловидный второгодник Вася Долгушин, который, как выяснилось, в свое время раз и навсегда отвоевал это место у соплеменников. Причем отнюдь не в интеллектуальных поединках. В довольно грубой форме мне было предложено валить, однако к тому времени я уже плотно подсел на открывающийся в непосредственной близости вид слева с игриво свисающей на темные глаза челкой и волнующими округлостями, до размера которых остальным обладательницам таковых было еще расти и расти. Короче, я остался на месте. Долгушин, оторопев от такой наглости, попытался апеллировать к самой Стрельцовой, однако та лишь пожала плечами: мол, разбирайтесь сами.

Разбирались мы на большой перемене в туалете в присутствии многочисленных зрителей. Теоретически шансов выжить у меня было не много, однако Долгушин не учел одного обстоятельства – в драках я всегда брал не силой и молодецкой удалью, а настырной отмороженностью, что в сочетании с постулатом «в драке все средства хороши, включая подручные» порой весьма недурно прокатывало. По крайней мере в прошлой школе за мной прочно закрепилась слава психа, а потому, несмотря на оголтелый подростковый анисемитизм, задирали меня крайне редко. Вот и на этот раз, пропустив пару чувствительных ударов в челюсть и подбрюшье, я вцепился в Долгушина аки клещ, лишив его тем самым возможности продолжать экзекуцию. Вася попытался стряхнуть меня, однако я держался цепко, а посему в конечном итоге мы оба просто рухнули на пол, при этом мой обидчик довольно чувствительно саданулся башкой об унитаз. Перевод схватки в партер решил исход дела – я мгновенно добрался до долгушинского уха и вцепился в него зубами (позднее этот прием возьмет на вооружение Майк Тайсон). Противник завопил как поросенок-подранок, вырвался и с позором покинул поле боя под жидкие аплодисменты мне сочувствующих. Оказывается, были и такие.

В итоге я остался с Никой, и в самом скором времени наше соседство приняло обоюдовыгодный характер. Так, в частности, из всего нашего класса мне единственному дозволялось неформальное общение с Леди Совершенство (пусть в пределах разумного, но зато и во внешкольное время тоже), что, по мнению окружающих, дорогого стоило. В свою очередь на меня было свалено бремя подготовки Никиных домашних заданий по гуманитарным предметам (за точные науки у нее отвечал наш тихоня-ботаник Лева Голотон), обязательство восхищаться ею по поводу и без такового (пределы восхищения в данном случае не установливались), а также право откусывать уши всем тем, кто осмелится на нее посягнуть либо на кого она укажет лично. До последнего, слава Богу, дело не дошло.

Этот наш негласный школьный договор просуществовал вплоть до второго курса журфака, на который мы с Никой поступили ровно десять лет назад. Выбор профессии был сделан довольно банально: идти по отцовским филологическим тропам мне не климатило, а ничего другого, кроме как сносно и грамотно писать тексты, я, к счастью ли, к стыду ли, не умел. Нике же было абсолютно все равно куда поступать, к тому же в то время она грезила славой восходящих звезд от тележурналистики – Сорокиной, Бакониной, Агапитовой и иже с ними. На том и порешилось. У меня с поступлением особых проблем не возникло, а вот как это удалось Нике, я, признаться, не знаю до сих пор. Все, что я мог тогда для нее сделать – это написать вступительное сочинение, однако помочь на устных предметах в силу объективных причин не мог. В дальнейшем до меня доходили слухи, что тогда не обошлось без какой-то фривольной истории, связанной с председателем экзаменационной комиссии, весьма падким до юных абитуриенток, но в эти подробности я не вникал. Да и не хотел вникать, если честно.

На первом курсе мы с Никой по старинке все еще сидели за одной партой, но потом она окончательно освоилась с обстановкой и ушла в свободное плавание. С этого времени мои акции резко упали в цене: домашними заданиями она себя больше не утруждала, а список ее обожателей разросся многократно и теперь неуклонно стремился к бесконечности. Самое ужасное, что в Никином окружении появились такие парнишки, что, попытайся я по старой памяти откусить им ухо, в лучшем случае они выбили бы мне все зубы, а в худшем – закопали прямо здесь, на набережной под сфинксами. Поначалу я здорово переживал такое вот предательство (в отличие от Ники я расценивал это именно так), но потом ничего… привык. К тому же у меня появилась целая куча новых друзей и подруг, которые в отличие от Ники умели не только брать, но и давать. Последнее, с одной стороны, довольно ценное для подруг качество, едва не стоило мне похода в ЗАГС: наша провинциальная однокурсница Зиночка зело запала на мою отдельную квартиру в центре, а потому с маниакальным упорством при каждом удобном случае тянула меня в койку и при этом всякий раз забывала предохраняться, постоянно ссылаясь на свою, почему-то все еще девичью, память. В конце концов мне это надоело и я соврал ей, что мои родители – ортодоксальные иудеи, строго-настрого запретившие мне жениться на иноплеменницах под угрозой проклятия и лишения квартиры. После этого Зинаида резко потеряла ко мне всякий интерес и быстренько окрутила нашего товарища Костю, воспитанного не в столь строгих религиозных традициях.