Зато мог меня многому научить в профессиональном плане.

Валька знал в журналистском мире всех. (И Шершнева должен был знать.) А кого не знал, тех за журналистов не считал. Ко мне он относился покровительственно. Я ему это прощала, все ж таки мужчина. Но он постоянно ругал меня, указывал, поправлял, бесконечно ставил себя в пример. Я отвечала ему той же монетой. Общение наше заключалось в том, что мы постоянно ссорились. Вот и сейчас.

– Ага, как приспичило, так сразу «Валя, помоги!» А ты помнишь, что мне в последний раз сказала? – Валька цинично выругался.

– Ой, да что я такого сказала-то? – миролюбиво заголосила я.

– Цитирую: «Хреновые снимки, хреновый фотограф, хреновая аппаратура». И это все про меня.

– Все! Я еду к тебе извиняться! Какую бухашку будешь пить?

– Портвейн хочу, крымский, – капризно протянул Валентин. Вот за что я его люблю, так это за то, что он всегда на все согласный.

Через час я уже сидела в Валькиной мастерской и, перебирая его архив, бубнила себе под нос:

– Шершнев Александр Владимирович. Где родился, на ком женился, что делает по утрам и вечерам, с кем спит и с кем только мечтает, в общем, все-все-все надо знать.

– Шершнев – человек известный в узких кругах, – бормотал Валентин, дуя в заплесневелый стакан. – Бизнес свой правильно строит, никуда особо не лезет. Но весь журналистский мир на него молится, поскольку розничная торговля в метро – это все!

– А фотки его у тебя нет?

– Что он – звезда, чтобы я его в архиве хранил? Обычный такой, высокий, плечистый, в тоненьких очках. В общем, ничего запоминающегося.

– Старый?

– Да лет сорок.

– А бывает где – знаешь?

– Бывает там, думаю, где хороший джаз. Я его пару раз у Голощекина встречал: сразу видно – поклонник джаза: глаза закроет, чуть не мурлыкает. Да он и с Голощекиным – за руку. Дружат вроде.

– Значит, надо искать в Джаз-филармоник?

– Не обязательно. Вот завтра, например, в «Паутине» известные черные блюзмены из США единственный раз выступают. Говорят, даже внук Арта Блэйка будет. Думаю, что Шершнев твой там тоже будет… Хотя так странно – «Паутина» и джаз: не вяжется как-то…

Я много слышала про это место, но ни разу там еще не была. Говорили, что в этом клубе собирается вся элита, сливки общества. Билеты туда купить почти невозможно. Что ж, тем интересней задачка. Нет места, куда бы не проникло око профессионального папарацци!

– Люсьена!!! – кричала я в телефонную трубку. – Все-таки ты мне дашь деньги на представительские расходы!

Вечером, начесав на голове прическу а-ля «взбесившийся муравейник» и наведя на глаза синие тени-стрелки, я вышла из дома. В маленькой кожаной сумочке был спрятан мой единственный цифровой фотик, приобретенный с большим трудом в комиссионке. (Я до сих пор выплачиваю за него деньги и потому беру его только на самые ответственные задания. В остальных случаях я прекрасно справляюсь одним «Зенитом», как папка говорит, «это мое главное приданое».) Витька на «жигулях» довез до самого клуба: у меня была гарантия, что колготки – целы, а туфли – не оттоптаны в метро.

Возле крыльца клуба кучковался народ, пытаясь пробиться внутрь. Двухметровые охранники лениво отодвигали их руками от входных дверей. Та-а-ак, в эту пролетарскую толпу я, конечно, не пойду.

Я завернула за угол и вышла на проспект, по которому с ревом несся поток автомобилей. Элегантно взмахнув рукой, я остановила черную иномарку. – Муж-ж-жчина, – проворковала я в окошко. – Дело пары секунд, зато я вас буду помнить вечно.

Симпатичный мужчина за рулем смущенно улыбнулся.

– Мы сейчас шикарно подкатим к ночному клубу, и вы, изображая моего шофера, откроете передо мной дверцу, поможете мне выйти и, если понадобится, примените навыки телохранителя. А я с вами за это готова завтра поужинать, – скороговоркой произнесла я и по-коровьи захлопала ресницами.

Мужчина искренне расхохотался и галантно указал рукой на сиденье:

– Садитесь, мадам! Для вас все что угодно.

– Мамзель, – поправила его я и эротично облизала нижнюю губу.

Все получилось лучше, чем я задумывала! С диким визгом остановившись перед входом в «Паутину», мой неожиданный кавалер выскочил из автомобиля и, обежав его, как истинный плебей, в полупоклоне открыл дверь с моей стороны: «Прошу вас». Протянув ему руку, я грациозно прошла мимо вытянувшихся в струнку держиморд. Но… Что это? Мой «водитель» и не думал уезжать. Наоборот, раскланиваясь со всеми, он подал швейцару свое пальто со словами: «Алеша, разденьте даму». – «Конечно, конечно», – подобострастно кинулся ко мне халдей. Ничего не понимая, я на автомате скинула плащик и молча проследовала за водителем иномарки.

– Как вас зовут, мамзель? – хитровато щурился мужчина. Было похоже, что он – близорук, я машинально отметила, что очки бы ему пошли.

– Мария.

– Маша, посидите пока за столиком. Я сейчас к вам подойду, – произнес он и скрылся за дверью с табличкой «Служебный вход».

Ну, сесть я всегда успею. А народу-то всякого разного сколько здесь! Тьма! И нафуфыренные тетушки за пятьдесят, и представительные мужики с юными девицами. Но все-таки это была не типичная светская вечеринка. Наблюдалась какая-то еле уловимая демократичность. Все ждали джаза. И в какой-то момент по залу легким шепотом пронеслось: «Эльвира…»

– Кто такая Эльвира? – спросила я бармена, который меланхолически размешивал нечто сине-зеленое в стеклянном бокале.

– Эльвира? Трафова. Это солистка Голощекина, – не меняя ритма, так же отрешенно произнес парень. – В первом отделении наши играют. Потом – черные. – И вдруг остановился. – А вы кто такая? Что-то я вас здесь ни разу не видел…

– Я жду трамвая, – брякнула я и заозиралась в поисках своего симпатичного мужчины. Сейчас он мне бы очень пригодился. А бармен уже звал на помощь метрдотеля.

– Девушка пришла с Александром Владимировичем, – сказал кто-то рядом. И я чуть не сползла со стула: за мой столик усаживался… Давид Голощекин.

Метрдотель сразу попятился назад и с укоризной сказал бармену:

– Эдик, еще одна подобная оплошность, и ты знаешь, что с тобой будет.

Эдик побледнел так, что, казалось, вот-вот грохнется в обморок.

И тут подошел «мой водитель»:

– Есть проблемы?

– Да вот тут, Саша, твою даму хотели обидеть, – улыбнулся питерский король джаза. – Но я вступился.

– Я думаю, мамзель Мария сама себя в обиду не даст. Так ведь, Маша?

Я быстро опрокинула в рот бокал шампанского. Меня смущало, что он слегка подтрунивает надо мной, дразнит. От этого горячая кровь разлилась по щекам, стало жарко. И невыносимо приятно.

Что же делать? Я пришла сюда, чтобы в огромном зале, не зная как, отыскать человека, от которого зависела судьба нашего журнала, судьба всех моих подруг, а он сидит рядом со мной, ласково улыбается, наливает шампанское. Что же делать?

Голощекин привстал:

– Ну, мне пора. Подойду во втором отделении.

– А можно я вас… сфотографирую? – почти взмолилась я, вытаскивая фотоаппарат из сумочки.

Шершнев отклонился в сторону:

– Я – не звезда. Вот Давиду Семеновичу не привыкать.

– А можно – обоих, на память? – я аж задохнулась от невероятной удачи.

– Саша, – укоризненно сказал Голощекин, – дамам не отказывают. Даже если они – мамзели, – и он, обняв Шершнева за плечи, придвинул его в кадр.

…Мы молча слушали музыку. Я до этого ни разу не слышала живого джаза, боялась, что не понравится, но через какое-то время вместе со всем залом вошла в странное состояние «общего ритма». Какой-то незнакомый восторг поднимался в груди. Такое бывает, когда любишь. Кажется, я хмелела.

Голощекин больше не подошел к нам. А в зале зазвучал блюз – грустная песня хорошего черного парня, от которого девушка ушла к хлипкому белому выпендрежнику, но она ведь все равно все поймет и вернется, потому что он – настоящий хороший черный парень и так ее любит…