Все ближе и ближе мерцали спокойные, предпраздничные огни села.

пели комсомольцы Руоколахти. Они не подозревали, что вскоре после того, как они покинули ельник, где рубили хвою, там появились люди. Сперва из чащи вышли двое, внимательно огляделись, дали кому-то знак, и тут же весь ельник наполнился усталыми, обросшими вооруженными людьми с белыми повязками на рукавах. Среди них выделялся молодой стройный офицер в подогнанной по фигуре шинели с большим маузером на поясе. Выйдя на полянку, офицер остановился и взглядом поискал, где бы ему присесть. Мрачный, огромного роста мужчина сгреб большими руками сено, разбросанное по земле лошаденкой, и разостлал на пне.

— Сюда, господин главнокомандующий. Тут будет удобно.

Таккинен кивнул в знак благодарности, и взяв рукой в белой перчатке травинку, стал рассматривать ее.

— Молодежь из села приезжала сюда за хвоей, — пояснил Борисов. — Видно, украшают село к празднику. А может, к встрече с нами готовятся или к похоронам, — со смешком добавил он. — А разведчиков они не заметили, хотя наши совсем рядом были.

— Удивительно, — усмехнулся Таккинен. — Как это наши без шума обошлись… Я уже боялся, что все сорвется. Наши иначе не умеют: обязательно надо, чтобы за версту их было слышно. Да, кстати, сделай так, чтобы Вилхо Тахконен вечером был не в селе, а где-нибудь на подступах к нему.

— Почему же не в селе? — помрачнел Борисов.

— Характер у него такой. Он ведь немножко того… Как бы опять не взбеленился. Помнишь, как летом из-за того старика?

— Он что, у нас в ангелах числится?

— Делай, как я сказал, И еще проверь, всем ли ясно задание.

Несколько групп получили задание перекрыть все дороги, ведущие в село. Если кто-то попытается выйти из села, того надо без шума задержать или уничтожить.

Начало темнеть. Поднялся ветерок, и лес зашумел. Растревоженные ветром тучи пришли в движение, и в появившихся между ними просветах замерцали одиночные звезды.

Из села вернулись разведчики. Правда, в село из них заходил лишь один, остальные залегли за околицей и вели наблюдение. Войдя в село, разведчик чуть ли не сразу нарвался на патруль красных. Те с подозрением смотрели на незнакомого человека, но разведчик сам направился к ним и спросил, где живет Останайнен. Это успокоило патрульных: они, по-видимому, решили, что незнакомец пришел из дальней деревни по делам в волостной Совет.

Останайнен велел передать Таккинену лишь обрывок папиросной пачки, на которой черкнул карандашом «7 час.». Таккинену этого было достаточно. Разведчики сообщили, что окопы, вырытые когда-то на подступах к селу, расчищены, но красных войск в селе нет. Улицы, правда, патрулируются местными активистами, но задами можно незамеченными пробраться к школе, где сегодня вечером состоится большое собрание.

Созвать людей на собрание в те времена было делом не простым. Обычно начало собрания не назначали на какой-то определенный час, так как часы в деревнях имелись далеко не в каждом доме, а если где и были, то полагаться на них особенно нельзя. Да и держали во многих избах часы больше для красы и, чтобы сберечь их, старались не заводить. Поэтому точного времени никто не знал, и, оповещая народ о собрании, просто говорили, что оно состоится после ужина. А так как ужинали в разных домах в разное время, то и на собрание народ сходился долго и медленно.

Но в этот вечер в Руоколахти собрание было назначено на семь часов. Это значило, что собрание не обычное, а торжественное, в честь праздника, и на это собрание опаздывать нехорошо. Поэтому, как только начало темнеть, люди потянулись к школе. Когда Ермолов пришел в школу, большая классная комната была полна людей. В коридоре также толпился народ. На торжественный вечер пришли не только жители села, но собралось и немало крестьян из дальних окрестных деревень, даже кое-кто из Тунгуды. Были среди них и мужики, о которых поговаривали, будто они сбежали в Финляндию. Мало ли что могут наболтать. Видно, свои это люди, если пришли издалека на праздник Советской власти. Оттого что народу собралось много, на душе у Ермолова было тепло и даже как-то спокойно.

Убедившись, что в классе уже яблоку негде упасть и незанятыми оставались только стулья за накрытым красным кумачом столом президиума, Ермолов вытащил из кармана часы с потертым ремешком вместо цепочки, посмотрел на них скорее формы ради, так как неизвестно было, чьи часы показывают правильное время, и дал рукой знак начать собрание. Коммунисты села и член волостного Совета с торжественным видом, причесанные и побритые, одетые в самую нарядную, какая только у них имелась, одежду, сели за стол президиума.

Ермолов погладил черные усы, оглядев собравшихся.

— Дорогие товарищи! Собрались мы на торжественный вечер, посвященный четвертой годовщине Великой Октябрьской социалистической революции…

Президиум собрания встал. Следуя его примеру, поднялись все.

Ермолов запел:

Из коридора донесся какой-то шум, и стоявшие в первых рядах недовольно оглянулись на оставшуюся открытой дверь, видимо подумав, что это опоздавшие протискиваются в переполненный класс. «Если уж не сумели прийти вовремя, так постояли бы в коридоре и пели со всеми вместе…» — подумал Ермолов.

Но тут он увидел в дверях трех незнакомых мужчин. Один из них, совсем еще молодой, в финской офицерской шинели, поднял маузер и крикнул:

— Руки вверх!

Ермолов выхватил из кармана револьвер.

Испуганные женщины и дети отхлынули от дверей, подальше от человека в чужой шинели, подальше от его огромного маузера; раздались сдавленные, полные ужаса крики, плач. Лампа под потолком закачалась. Со звоном посыпались стекла. Из окон просунулись покрытые синеватым инеем вороненые стволы винтовок.

И тогда, перекрывая шум, прогремел бас Ермолова:

— Не стрелять! Слышите? Здесь женщины, дети!

Это был приказ и своим и чужим. Ермолов сам показал пример, сунув револьвер в карман. Этим жестом он спас жизнь многим женщинам и детям. Ермолов, конечно, успел бы выстрелить, своим первым выстрелом мог бы уложить появившегося в дверях финского офицера. Может быть, застрелив Таккинена, он изменил бы каким-то образом и ход начавшихся событий. Однако Ермолов не сделал этого выстрела.

Бывают в жизни моменты, когда в какую-то долю секунды раскрывается весь человек. Его мозг способен принимать мгновенные решения, но все же мысль человека не настолько быстра, чтобы он молниеносно мог взвесить и обдумать целесообразность и следствия своего шага. Ермолов был не стар, но успел прожить уже достаточно, чтобы в трудную минуту подумать не о себе, а о других. Решение пришло мгновенно, само собой. Впрочем, и не было у него времени размышлять о своей судьбе, подумать, что авось ему удастся, выпустив все пули из револьвера в бандитов, выскочить в окно или пробиться к запасному выходу. Но, убрав револьвер, он не собирался сдаваться и складывать оружие. Наоборот, по велению той же самой силы, заставившей его убрать револьвер, он, сжав кулаки, бросился на бандитов.

За столом президиума было девять коммунистов. Разные по характеру, образованию, по своему жизненному опыту и разными дорогами пришедшие на это праздничное собрание, в этот момент они поступили одинаково: зная, что идут на верную смерть, они все как один вступили в схватку с бандитами.

Ермолов успел схватить за горло Таккинена и повалить его на пол, но тут же на Ермолова навалилось не менее десятка бандитов. Не в лучшем положении оказались и товарищи Ермолова: на каждом повисло по нескольку мятежников.

— Руки вверх! — гаркнул Таккинен, вырвавшись из рук Ермолова.