Дом Анни стоял на восточном конце деревни, до него было недалеко, но Анни направилась на западный конец и пристала к берегу возле избы Якконена, у которого находились на постое два солдата Ухтинского правительства.
Продрогший Пекка со всех ног пустился бежать домой. Влетев в избу, он выпалил, не переводя дыхания, все новости:
— Бабушка, а мы поймали много рыбы и видели того дяденьку, что дядю Олексея убил, а мама побежала за солдатами.
— А-вой-вой! — Бабушка засуетилась, хотела было тоже бежать к солдатам, но тут заметила, что мальчик насквозь промок. — Ну-ка, скидывай штаны да лезь скорей на печь. Вот так… Вот тебе горяченького чайку, пей…
Вслед за Пеккой на печь полезла дочь Олексея Натси.
— Я когда вырасту, — сказал Пекка, прихлебывая горячий чай, — возьму ружье и пойду ловить этого Мийтрея.
— И я с тобой, — поддержала его Натси.
А бабушка бежала уже к избе Якконена.
Если бы не висело на гвозде возле дверей в избе Якконена две винтовки, постояльцев вряд ли можно было бы принять за военных людей. Один из них был в портках, сшитых из английского мешка, и в обычных рабочих сапогах; другой — в черных, порядком обносившихся, с заплатками на коленях, брюках и босиком. На воронце сушились две верхние рубахи. Видно было, что дождь застал их на поле. Мужчин в деревне осталось мало, и потому постояльцы Якконена по своей воле помогали деревенским жителям на полевых работах.
Анни заканчивала свой рассказ о неожиданной встрече на озере, когда в избу вошла запыхавшаяся свекровь.
Старший из солдат, Юрки Лесонен, копался в кошеле. Найдя сухие носки, он удивленно спросил:
— Откуда же это Мийтрей появился? И почему он в деревню не идет?
— Он меня испугался, — сказала Анни. — Потому и в лодку не сел.
Смерив взглядом Анни, Юрки усмехнулся: да, есть чего бояться, худенькая, тоненькая, как девчонка…
Второй постоялец — его звали Симо — возился с самоваром. Он, видимо, не знал Мийтрея, потому что спросил:
— А что это за Мийтрей, он красный или белый?
— Мийтрей-то? Да это тот самый, что невинных людей убивал, — объяснила свекровь Анни. — Уж не знаю, красный он или белый, а бандит он большой.
— Мийтрей из этой деревни, — стал рассказывать Юрки. — Мы с ним вместе были в английском легионе. Мы шли через Хайколу на Ухту, а он шел через Тахкониеми. И здесь он ни за что убил человека, старшего сына вот этой Маланиэ.
— Ну что ему за это было?
— Что было? А ничего не было, — сокрушался Юрки. — Мы-то думали, вот прогоним финнов и займемся им, этим Мийтреем. В Вуоккиниеми бой был большой. Кончился бой, хватились мы Мийтрея, а его и след простыл. Спрашиваем у одного, у другого — никто не видел. Куда-то пропал. Был, да сплыл.
Юрки достал вырезанную из свилеватой березы изящную трубочку, наполнил ее табаком и, покуривая, продолжал:
— А мы остались границу охранять. Постояли, постояли, и вдруг англичане присылают приказ, что надо нам вернуться на Мурманку воевать против красных. Пойдем мы, ждите! Ну и подались мы кто куда. Кто по лесам до красных добрался, кто по домам разбежался, а были и такие, что подались в Финляндию, к тем самым белякам, которых мы только что шуганули. А я же пошел с теми, кто отправился бить миллеровцев…
— Так вы пойдете искать Мийтрея или не пойдете? — Спокойствие Юрки рассердило Маланиэ. — Или даром хотите есть народный хлеб?
— Ежели Мийтрей красный, то пойдем, — ответил Симо.
— А кто тебе сказал, что мы с красными воюем? — загрохотал басом Юрки.
— Так какого же черта мы торчим здесь?
— Этого я не знаю, — усмехнулся Юрки. — Мы ни с кем не будем воевать. Лишь бы нас оставили в покое.
Тогда Маланиэ сказала Анни:
— Давай оставим их в покое и пойдем домой, а они пусть себе полеживают. Каких только нет на свете дармоедов!
Уходя, Маланиэ обернулась в дверях и спросила:
— А ваше правительство-то скоро будет хлеб раздавать народу?
Юрки не успел ничего сказать, как Маланиэ сама же ответила на свой вопрос:
— Дождешься от него. Наоборот: все, что найдет, все в Финляндию отправит. Только-то и проку от вашего правительства.
— За такие разговоры могут и к ответу призвать, — строгим тоном заметил Симо почему-то по-фински.
— Было б у меня время, так я бы тебе ответила, — сказала Маланиэ, поглядывая на кочергу. — Ишь ты, язык свой забыл, на чужом начал балакать.
Маланиэ и Анни вышли на берег и сели в лодку.
— Гляди-ка ты! — обрадовалась Маланиэ, увидев улов. — Спасибо тебе, господи, кормилец ты наш…
Когда лодка стукнулась о свой причал, Маланиэ проворно выскочила на берег и, ухватившись за борт лодки, рывком приподняла ее и начала втаскивать на берег. Анни, подоспевшая к свекрови на помощь, потянула с другой стороны, но, взявшись за лодку, она почувствовала, что ее помощь в общем-то была не нужна. Потом они вдвоем понесли тяжелую корзину с рыбой, а в другой руке свекровь несла, держа за жабры, большую щуку.
Хотя деревня и называлась но имени мыса Тахкониеми, на самом мысе домов не было, все избы расположились полудужьем по берегу залива. Третьим со стороны мыса стоял дом Онтиппы. Дом — самый большой в деревне, рассчитанный на большую семью, и построил его сам Онтиппа еще в молодые годы.
Изба такая просторная, что зимой в ней одновременно можно делать сани и небольшую лодку. Из избы дверь ведет во вторую избу, как здесь называют горницу пятистенного дома. В большой избе стоит русская печь, в которую еще с вечера накладывают длинные, чуть ли не в сажень, поленья. Перед устьем печи широкий шесток. В других домах в загнетках устроены крючки для котлов, а в доме Онтиппы была сделана плита. В левом углу печи — камелек, в котором огонь разводят для того, чтобы долгими зимними вечерами в избе было светло и уютно. Со стороны кута у печи стоит украшенный резьбой рундук со шкафчиками для одежды и с выходом в подполье, где хранится картофель. Рядом с рундуком в припечье вделаны печурки, для носков и рукавиц. С рундука можно легко подняться на печь, где вполне уместится вся семья в нынешнем составе. Печь застлана сухими, потрескивающими при каждом движении лучинами, на которые наброшены дерюги. Во второй избе тоже имелась печь с лежанкой.
Из сеней дверь ведет в светелку, в клеть для молока и во двор, где находится конюшня. В конце двора — вход в хлев. Из сеней также можно попасть на поветь. С улицы на поветь поднимается широкий некрутой взвоз, по которому зимой въезжают прямо на сарай с возом сена. Остальные постройки дома — рига, сарай, амбар, баня — также просторные и добротные.
Так что места в доме хватало, только жильцов в нем осталось маловато. Старший сын Онтиппы и Маланиэ, Олексей, лежал на кладбище, его-то и убил Мийтрей. Младший, Рийко, служил в Красной армии, а средний, Васселей, был где-то в Финляндии. Жили в избе жены Олексея и Васселея с детишками да сами хозяева дома — старый Онтиппа и Маланиэ. Рийко даже невестку не успел привести в дом.
Только что вернувшийся с поля хозяин дома, Онтиппа, в ожидании обеда чинил сеть. Онтиппе было уже за семьдесят. Сохранившиеся на висках и затылке густые волосы темным венчиком окружали огромную лысину, а пышная окладистая борода закрывала чуть ли не всю широкую грудь старика. Роста старик был богатырского, да и жена его, Маланиэ, тоже была под стать ему, высокая и стройная. Когда речь заходила об их росте, Онтиппа, посмеиваясь, говорил:
— Так бабу же надо брать по своему росту. Не дело, ежели мужик всякий раз, как бабу обнять вздумает, кланяться ей должен…
Увидев Маланиэ и Анни с корзиной рыбы, Онтиппа оставил сеть, встал и, держась обеими руками за поясницу, которую весной у него часто ломило, подошел посмотреть улов. Улов ему показался не таким удачным, как Маланиэ.
— Что ж, и то лучше, чем пустая корзина, — сказал он и добавил: — А вот прежде, бывало, уловы были настоящие.
По мнению Онтиппы, в старые добрые времена все было по-другому. И солнце летом лучше грело, и морозы зимой были не то что нынче, теперешние морозы и морозами-то не назовешь. Теперь в мире все кувырком пошло, вот бог и отвернулся от людей, решив про себя: пусть люди живут, как им хочется. Ноне рыба только по глупости попадает в сети, а не по божьей милости.
