Отложив автомат, я медленно прошел через помещение разгромленного магазина, время от времени выкрикивая по-английски:
– Не стреляйте! Я выхожу без оружия!
У входа в магазин валялись тела, растеклись лужицы крови. На них, как обычно в жару, моментально слетелись мухи. Один из боевиков, кажется, был еще жив и тихо стонал. Восставшие проявляли поразительную беспечность в отношении своих раненых, попросту предоставляя их своей судьбе.
Выйдя на улицу, я отошел на несколько шагов от трупов и остановился, осматриваясь. Из окон и дверей здания напротив на меня молча пялились бунтари с красными повязками. Справа и слева улицу заполонили зеваки, готовые в любой момент превратиться в орду линчевателей. Ирония в том, что мы-то были белыми, а они – наоборот. Впрочем, люди с любым цветом кожи умирают одинаково, а кровь у всех красная.
На этот раз общаться пришлось с другим боевиком. Тот, с кем пытался договориться майор Шемякин перед блокпостом, то ли погиб в перестрелке, то ли просто уступил место старшему по званию, если у бунтовщиков все еще сохранилось подобие субординации. Парламентер не представился. Это был здоровенный детина с копной черных нечесаных волос, как у Че Гевары. Этим сходство и ограничивалось, но я, пожалуй, окрещу его «Эрнесто», чтобы не называть все время боевиком или главарем боевиков.
– Вы убили много наших людей! – без долгих предисловий заявил Эрнесто, не проявляя, впрочем, особого интереса и сочувствия к тому боевику, которого мы не совсем убили, – Вы за это заплатите, собаки!
– Если обвинения и угрозы – все, что ты хочешь мне сказать, то говорить нам больше не о чем, – ответил я.
Эрнесто сплюнул, едва не попав мне на ботинки.
– И долго вы собираетесь там отсиживаться? – спросил он.
– Пока не дождемся помощи, – ответил я, – Она может подоспеть в любую минуту.
Я не верил, что нас могут выручить раньше, чем завтрашним утром, но собеседнику знать об этом было совсем не обязательно.
– Никакая помощь к вам не придет, – заявил Эрнесто, но не слишком уверенно, – А вот мы можем натравить на вас толпу, – он махнул рукой вдоль улицы, – В любую минуту. Если будет нужно – завалим вас трупами. На одного вашего у нас десятки бойцов. И когда вы истратите все патроны, мы войдем и перережем вас, как баранов!
– Тогда, почему вы до сих пор этого не сделали? – сказал я, старательно, но не слишком успешно скрывая волнение. У меня вся спина была мокрой от пота, а голос, кажется, дрожал, как у провинившегося ребенка, – Боитесь, что за каждого из нас придется отдать десяток своих? Так и будет, имей это в виду.
– Мы дождемся темноты, – заявил Эрнесто, – Если вы, конечно, не хотите сдаться раньше. В темноте мы подберемся вплотную, на расстояние броска камнем, удара ножом. Люди взберутся на крышу, ворвутся через двери и окна, и вы ничего не сможете с этим поделать. Вот мое предложение: сложите оружие, пока не стемнело. Потом будет поздно.
– И какие гарантии? Что будет с нами после этого?
Эрнесто пожал плечами. Думаю, в том хаосе, что творился в стране, он не взялся бы предсказать свою собственную ближайшую судьбу, чего уж говорить о каких-то пленных белых.
– Обещаю, что вас не убьют здесь и сейчас, – сказал он, – И мы даже защитим вас от гнева толпы. А там видно будет. Может, обменяем вас. Или используем, как заложников. У вас все равно нет выбора. Сдавайтесь или умрите.
М-да, предложение было не слишком заманчивым. Вернись я с ним к товарищам, меня бы, пожалуй, сочли тряпкой и трусом. Я понемногу стал привыкать к мысли, что не выберусь отсюда живым, и смерть уже не пугала меня так сильно, как прежде. Больше тревожило то, что мы можем опозориться, не только провалив задание, но и став рабами этих грязных дикарей, инструментами в их руках. Они отнимут наше оружие, будут глумиться, издеваться, диктовать свои условия обмена. А если нас в итоге передадут американцам, или эта история вместе с нашими фотографиями окажется на страницах западных газет? Такого нельзя было допустить.
Если бы в магазине за моей спиной нашли укрытие только военные, бойцы моего отряда, то я вбил бы предложение Эрнесто ему в глотку вместе с зубами, и будь что будет. Даже полковника Еремеева можно было не брать в расчет. Он бы, наверняка, рассудил так же, как я – лучше смерть, чем позор. Но у нас на шее тяжким грузом висели эти чертовы женщины, профессор Лебедев, и ответственность за их судьбы.
Вероятно, искать компромисс, выкручиваться и торговаться было безнадежной затеей. Но я не мог заглянуть в будущее, не знал, что произойдет или может произойти через несколько минут. И поступил так, как казалось правильным. Нашел единственный, как мне мнилось, выход.
– Послушай, – я чуть не назвал собеседника выдуманным именем, – У меня есть встречное предложение.
Эрнесто насторожился, но не стал перебивать.
– С нами три женщины и старик, они не военные. Просто гражданские, сотрудники дипмиссии, ученый, врач… Они не стреляли и не убивали ваших людей, вам не за что им мстить. Они не виноваты ни в чем, кроме того, что оказались в плохое время в плохом месте. Зачем эта лишняя кровь и жертвы? Позвольте им уйти.
– И зачем же нам это делать? – спросил Эрнесто.
– Затем, что после того, как гражданские окажутся в безопасности, мы сложим оружие и сдадимся.
Я легко пошел на эту ложь. И уже предвкушал вспышку злобной ярости Эрнесто и его дружков-боевиков, когда они поймут, что мы будем драться до последнего.
– Будьте мужчинами, – добавил я, – Много ли чести в войне с безоружными и женщинами? Отпустите их. Это будет благородный и великодушный поступок, достойный революционеров и борцов за свободу.
У Эрнесто возбужденно заблестели глаза, и я уверился, что мои слова попали в цель.
– Ты что, – тут он добавил некое непереводимое словосочетание на местном наречии, – сомневаешься, что имеешь дело с настоящими мужчинами? Не нужны нам жизни ваших шлюх. Мы не воюем с женщинами и стариками, если только они не берут в руки оружие. Пусть убираются к черту! Но все солдаты должны сдаться.
Я кивнул.
– Договорились.
Да, я заключил эту сделку, я несу ответственность за то, что произошло дальше. Но что еще я мог сделать? Как еще я мог поступить? Извините, прежде чем продолжить, мне надо запить таблетку. Лучше бы, конечно, выпить чего покрепче. Если бы только спиртное могло помочь забыть… Но нет, этот кошмар навсегда со мной.
Когда я вернулся в магазин и передал товарищам содержание разговора с Эрнесто, не забыв добавить, что мое обещание сдаться в плен – обман, на минуту воцарилось тяжкое молчание. Каждый обдумывал мои слова, и то, как они согласуются с его совестью и желаниями. Умирать никто не хотел, мы же не безумцы. Но никто не мог предложить лучшего выхода из положения, и никто не стал возражать против плана, даже полковник Еремеев. Я говорю это не потому, что хочу разделить ответственность или оправдаться. Просто хочу, чтобы вы поняли – в тех обстоятельствах у нас был выбор между злом и еще большим злом, и выбирать приходилось вслепую, наугад.
Женщины поначалу заартачились, и потребовалось несколько минут убеждений, чтобы до них дошло – оставшись здесь они точно погибнут, а снаружи будет хоть призрачный, но шанс на спасение. Добрались же они до здания дипмиссии, несмотря на все подстерегающие по пути опасности – значит, смогут добраться и до аэродрома. Артем дал им компас и подробно объяснил, какого направления придерживаться. Мы также снабдили их двумя флягами с водой и сухим пайком. Если повезет… если бы повезло… они достигли бы аэродрома на рассвете, или даже встретили помощь на полпути.
Профессор Лебедев был спокоен и уверен, что местные не тронут трех женщин, если он будет с ними. Словно его возраст, импозантная внешность или образование что-то значили для толпы одурманенных дикарей.
Лебедеву повезло больше, чем женщинам – он умер быстро.
Поначалу казалось, что мое соглашение с Эрнесто работает. Никто не стрелял и не угрожал нам, когда мы вывели женщин из магазина. Дамочки даже слегка осмелели и перестали цепляться за нас. Некоторые боевики скалили гнилые зубы и махали руками, мол, давайте, уходите быстрее. А люди в толпе… Они просто стояли и ждали.
