Выиграв эти 150 рублей, Хима совсем ополоумела отчасти от радости, а главное от страха не выйти в продолжение трех лет замуж…

— Милая ты моя, — говорила она свахе, угощая ее чаем и водкой. — Ну как да не найдется никто, а? Завоют мои денежки… пропадут ни за бабочку… Полтораста ведь рубликов… по-о-о-лтораста!.. на полу не подымешь… Неужели же, господи, не найдется никто… Мне вон на рынке и то все глаза прокололи.

Наконец, фортуна обернула свое капризное лицо к Химе: «нашелся человек»…

В один прекрасный день, в то самое время, когда Хима, подтыкав юбки, худая и сутулая, повязанная ситцевым клетчатым платком с напуском на глаза, сидела между гряд в борозднике и вытаскивала свеклу, пришла сваха и принесла такую новость, от которой у Химы затряслись и руки, и ноги.

— Вот, девонька, я тебе расскажу по порядку, что и как и где я его нашла для тебя и кто он такой, — говорила сваха, сидя уже за столом, выпивая рюмку и закусывая соленым огурцом. — Человечек самый, я тебе скажу, подходящий… Я вот к тебе приведу его в воскресенье, ты приготовься: закусить там, то-се… Уж поверь мне: самый для тебя подходящий человечек…

Этот «подходящий человечек» и был не кто иной, как Иван Захарыч, в то время проживавший у «позолотных дел мастера» Соплюна чуть ли не из-за одного хлеба.

Соплюн говорил, что взял Ивана Захарыча по знакомству, «жалеючи», но в действительности как раз в это время Соплюн получил хороший заказ на иконостасы разных размеров. Работа требовалась чистая, с медными вставками или «отливами», о хорошей полировкой. Мастеров на такое серьезное дело в мастерской у него не было… Была все какая-то «шваль», позолотчики-мальчишки да кривой подмастерье, постоянно «с мухарем». Соплюн колебался даже, принять ли заказ, когда, на его счастье, «подвернулся» Иван Захарыч. Он в это время приехал из Москвы за утерянным видом… Вернее, — он не приехал, а его «пригнали этапным манером», ободранного и грязного… В управе засвидетельствовали его «личность» и, выдав полугодовой вид, выгнали вон… Очутившись на улице, Иван Захарыч долго стоял, думая, куда ему «теперича деться», и, наконец, вспомнил про Соплюна…

— Пойду, — решил он, — может, не приткнусь ли… Живану месяц, другой, окопируюсь…

Соплюн был человек вида постоянно сурового, роста высокого, необыкновенно тощий. Он беспрестанно фыркал носом и заикался, особенно, если слово начиналось на букву «п». Сверх всякого ожидания он принял Ивана Захарыча радушно.

— А-а-а! — воскликнул он, увидя робкую, бочком втиснувшуюся в мастерскую, фигуру. Было это как раз во время обеда. — А, п-п-п-о-лу-п-п-п-ачтенный, аткеда?

Иван Захарыч помолился в угол, поздоровался и стал рассказывать, «аткеда он явился». Соплюн слушал, качал головой, беспрестанно фыркал и думал про себя:

«Послал господь сукина сына в самое время… Истинный господь, находка»…

— Не оставьте, Марка Федрыч, — между тем молил Иван Захарыч, — заставьте за себя вечно бога молить… Куда же мне теперича, сами изволите видеть, в эдаком-то костюме… Поимейте жалость… Сами изволите знать мою работу-с…

— Да уж что с тобой делать… Оставайся, не обижу… Только ты уж того… п-п-п-о-акуратней насчет чортовой-то водицы…

— Не буду… вот икона святая, не буду… сичас провалиться мне на этом месте! — забожился Иван Захарыч.

И он остался работать. Мастер он был; хороший, работа в его руках спорилась, вещи выходили чистые, блестящие, красивые, как игрушки. Соплюн, имевший в числе добродетелей непобедимую страсть сватать и женить людей, — как-то раз вечером сказал Ивану Захарычу, только что окончившему киотку:

— Руки у тебя, Иван Захарыч, золотые, остеп-п-п-е-нить-ся бы тебе… жениться бы…

— Куда уж нам, — ответил, улыбаясь, Иван Захарыч. — Кто за нас пойдет-то?

— Погоди, я Лукерью Минишну попрошу: нет ли, мол, где на примете у тебя товарцу подходящего?..

— Помилуйте, Марка Федрыч!

— Ладно, помалкивай!..

Лукерья Минишна была та самая сваха, которая искала Химе «женишка». Когда Соплюн объяснил ей, в чем дело, она обрадовалась, но виду не показала.

— Стало быть, у него, с позволенья сказать, и штанов нет? — спросила она, выслушав откровенные сведения об Иване Захарыче.

— Мастер за то… Штаны найдем, без штанов в храм божий не поведем… уж ты постарайся…

— Есть у меня… с домом, полтораста рублей на бедную невесту нонче в Покров выиграла…

— Вот он на эти деньги окапируется и все такое, — обрадовался Соплюн. — Чья такая?..

— Чебурахова, Федул Митрича дочь… Хима… знаешь?..

— Ну вот еще, как не знать… Хима… гм! самая подходящая подруга жизни… Как же бы нам свесть-то их, дать обнюхаться… Хы, хы, хы. Обделаешь дело, получишь трояк, да на кофту ситцу… Только уж постарайся.

— Ладно, не учи, знаем с твое-то… Не первенького родить…

Придя в мастерскую, Соплюн сообщил Ивану Захарычу эту новость.

— Сам ты посуди, — говорил он, — господь тебе счастье посылает… Девка, дом, огород… полтораста деньгами… Какого тебе еще рожна?.. Вот в воскресенье пойдем… п-пос-мотрим…

— В чем мне идтить-то?… Идтить-то мне не в чем… Штанишков-то, с позволения сказать, нету…

— Я тебя в свой сюртук наряжу… сапоги дам с калошами, брюки, картуз… ака-п-п-п-ируем за милую душу… Хочется мне тебя приладить… Ежели, скажем, тебя царь небесный благословит судьбой… то ты, гляди, не зевай: как получишь деньги, ты их сейчас тут же, не выходя, в кармашек спрячь, ей не давай… Дашь, — спокаешься, тогда уж пиши на двери, а получай в Твери… В субботу в баню сходишь… побреешься… оброс ты, как зверь живодамский… В воскресенье отправимся… Кривого, вон, за компанию возьмем… Пойдешь, кривой?..

— С величайшим удовольствием-с, — поспешно ответил, улыбаясь, кривой подмастерье по прозванию Очко. — Мы, ежели, Марко Федрыч, дозволите, итальянку с собой захватим… Может, там сыгранем-с, барышню повеселим… Иван Захарыч, как они петь хорошо, например, могут, а я играть-с, — то мы и того… устроим дуетец…

— Ну, что ж, — согласился хозяин, — возьми гармонью… Только прошу тебя покорнейше помене за стакан хватайся… жаден ты. Ежели господь даст, — снова обращаясь к Ивану Захарычу, сказал Соплюн, — то я тебе отцом посаженным буду.

— Покорничи благодарим, Марка Федрыч… Только я все думаю: как же это так… вдруг… жениться?.. Чудно мне самому на себя… Вдруг я, тысь того… муж… гы… ей-богу-с… Как я в храме-то господнем стоять буду… совестно, смотреть придут, сам себе не поверю… Спать опять ложиться… гы… оне барышни… совестно, ей-богу-с!

— О, дурак, — воскликнул Соплюн, — вон об чем толкует… п-п-п-алено дров! Нечего с тобой, с дураком, тявкать попусту… В воскресенье безо всякого разговору пойдешь… А не пойдешь, — силком стащу… Господь счастье посылает, а он «как я с-п-п-п-ать лягу»… Постыдился бы говорить-то!..

В воскресенье часов с пяти утра, когда на дворе стояла еще непроглядная осенняя тьма, в доме «золотых дел мастера» Соплюна все уже встали. Шла, так сказать, генеральная репетиция. Иван Захарыч, накануне сходивший в баню, чистый, «как стеклышко», с клинообразно подстриженной бородкой, похожий в некотором роде на художника, «примерял» хозяйский сюртук, который был ему длинен… Соплюн горячился, ругая ни за что, ни про что и виновника торжества, и свою жену, полную, с испуганными глазами, женщину, похожую на небольшую кадушку, и Очко, хлопотавшего около Ивана Захарыча, и кошку, вертевшуюся под ногами, и даже самого себя за то, что уродился эдакой длинный…

Сапоги тоже были Ивану Захарычу не по ноге: велики и при том сшиты как-то по-дурацки, с необыкновенно широкими, точно обрубленными топором носками, глядевшими кверху. Когда Иван Захарыч надел хозяйские брюки, подтянув их чуть ли не до горла, и спустил «на выпуск» на сапоги, то картина получилась неважная. Сапоги выглядывали из-под брюк, задравши свои широкие носы кверху с таким видом, как будто ждали чего-то удивительного…