Вернувшись в Лефортово, я вошёл в приёмную перед моим кабинетом и сел в кресло для посетителей, вытянув гудящие ноги. Митька посмотрел на меня, и в его взгляде промелькнуло сочувствие.

– Я хочу знать, когда его величество император примет меня? – высокий француз ворвался в приёмную и подлетел прямо к столу, за которым сидел невозмутимый Митька. Он в это время точил перья небольшим, но очень острым ножиком, и поднял взгляд на француза, не отрываясь от своего увлекательного занятия.

– А я ещё раз вам повторю, виконт, что ваше прошение передано в императорскую канцелярию на рассмотрение, – ответил Митька. – И вообще, у вас получилось бы быстрее попасть на аудиенцию, если бы вы действовали через своего посла или через иноземный приказ.

– Но у меня важное сообщение для его величества, – виконт стиснул кулаки, а Митька покосился на меня и пожал плечами.

– Вы можете передать послание мне, а я уже постараюсь сделать так, чтобы его величество непременно прочёл его.

– Это совершенно невозможно… – виконт протёр лоб надушенным платком. Ну да, здесь жарковато.

– Как хотите, – и Митька вернулся к своему прерванному ненадолго занятию. Я же смотрел на него и думал, что при желании можно добиться чего угодно. Ведь кто-нибудь мог представить, что обычный холоп может свободно говорить на нескольких языках и вообще стать большим умницей? Главное – это правильная мотивация.

Француз тем временем сел рядом со мной и вздохнул.

– Никогда бы не подумал, что попасть на аудиенцию к императору будет настолько сложно, – внезапно пожаловался он мне.

– Можно подумать, что к вашему королю можно войти в любое время, – я хмуро посмотрел на него. И так настроение не очень, так ещё и вот этот пытается права качать.

– Ну так ведь… – начал было француз и осёкся, понимая, что может сейчас наговорить лишнего. Ещё раз вздохнув, он подошёл к Митьке. – Вы меня уведомите, когда мне назначат?

– Разумеется, даже не сомневайтесь, – и Митька снова быстро взглянул в мою сторону.

Когда француз убрался, я потянулся и спросил.

– Это кто?

– Да какой-то виконт де Пуирье. Говорит, что у него послание от короля Людовика к тебе, государь Пётр Алексеевич. Мы его проверили, и письмо вскрыли, не читали, правда, никакой ловушки, обычное письмо, поэтому-то он сюда каждый день повадился бегать. Не сомневайся, когда решишь принять, ещё раз всё перепроверится.

– Я и не сомневаюсь. Давай на завтра его поставь в расписание. И Демидова позови, хватит уже без дела сидеть, так и с ума сойти можно, – я встал и вместо того, чтобы пойти в кабинет, решительно направился к выходу из приёмной, чтобы пойти в свою спальню и попытаться уже уснуть.

В дверях я столкнулся с поручиком Безгиновым. Он ежедневно приносит мне сведенья из монастыря. Уж не знаю, как они передаются, но предполагаю, что кто-то из медикусов делает доклад, который записывается дежурным офицером оцепления и потом уже передаётся мне.

Развернув лист, я пробежал по нему глазами. После чего молча подошёл к Митькиному столу, схватил стоящую на нём фарфоровую вазу и запустил её в стену. После чего, тяжело дыша, посмотрел на своего секретаря.

– Встречи не отменяются, – процедил я сквозь зубы. – Но сегодня меня не беспокоить, никому, – и стремительно вышел, сжимая кулаки.

***

Дмитрий Кузин – доверенный секретарь государя-императора Российской империи Петра Алексеевича развернул брошенное государем на стол донесение и углубился в чтение. Прочитав, покачал головой.

– Господи, не погуби душу безгрешную, – прошептал он и перекрестился, потому что в бумаге было сказано, что её высочество Филиппа-Елизавета слегла днём с лихорадкой. Возле неё сейчас Лерхе, но никто не может гарантировать, что всё обойдётся.

Иоганн Лерхе вышел из кельи сестры Марии и решительно направился к выходу, чтобы глотнуть свежего, холодного воздуха, приправленного крепким табаком. Здесь в России его называли Иван Яковлевич, довольно необычно, но к этому вполне можно было привыкнуть. Монахиня, из кельи которой он вышел, вот уже второй день, как впала в забытье, и в тесной душной келье, пропитанной тяжёлым запахом болезни и приближающейся смерти, у него закружилась голова, а во рту появился неприятный горьковатый привкус.

Лерхе никак не мог справиться с проклятой болезнью, уносившей одну жизнь за другой. Чёрной смерти было наплевать на то, что происходит это в монастыре, фактически на святой земле. От этой болезни не было лекарства, или оно было ещё не открыто, как не было лекарства от чумы.

Лерхе читал труды Фракасторо и Левенгука, которые утверждали, что болезни – есть суть жизни мельчайших организмов, не видимых глазом. А Левенгук даже продемонстрировал, с помощью своего увеличительного прибора, как их много в обычной капле воды. И хоть труды этих мужей выставили на посмешище, Лерхе глубоко внутри был с ними согласен – болезни вызывают мельчайшие живые существа. Ещё бы узнать, как эти существа побеждать.

Единственное, с чем он пока справлялся – это не давал чёрной смерти вырваться за пределы монастырских стен, да ещё записи вёл, наблюдая за течением болезни, за тем, как она распространяется, и что помогает не заразиться…

Вот последних наблюдений ощущалась явная нехватка, потому что, согласно его наблюдениям, не заразился лишь он. Ещё один медик, Николай Шверц, прибывший в Россию в то же время, что и он сам из Пруссии хоть и заболел, но перенёс болезнь как обычную простуду, а страшные пустулы сошли у него на пятый день, не оставив следов.

И сам он, и Шверц прошли в своё время вариоляцию, использовав корочку с пустулы больного оспой. Но вариоляция, как ни крути, очень опасна, и после неё многие заболевают оспой и умирают, поэтому Лерхе не думал, что её можно внедрить повсеместно. Сам-то он прошёл эту процедуру, потому что в силу своей профессии имел гораздо больше шансов заразиться и умереть, а так, в случае благоприятного исхода, он получал защиту как минимум от одной смертельной болезни.

– Доктор Лерхе, – к нему подошёл молодой ученик Бидлоо Евгений Самойлов. Переведя дух, словно только что долго бежал, этот двадцатипятилетний мужчина смог сказать то, ради чего подошёл к присланному самим императором лекарю. – Хочу сообщить, у сестры Феофании жар пошёл на убыль, и она уже не пытается силой прорваться за ворота.

– Это не очень хорошо на самом деле, болезнь ещё не побеждена. Я вообще заметил, что, когда жар спадает, состояние резко ухудшается, – ответил Лерхе, внимательно глядя на Самойлова.

Евгений первым заболел из присланных императором Петром медикусов и, благодаря своему могучему организму, сумел выжить. Правда, теперь лицо его носило признаки перенесённой болезни, но не такие страшные, как это могло быть – всего-то пара-тройка оспин и почти все они на лбу. Так что лицо молодого мужчины почти не пострадало и не сделалось уродливым. Вот только слабость никак не его пока не покидала, да одышка мучила, стоило пройтись по территории монастыря. Но сам Самойлов был уверен в том, что вскоре это пройдёт, и Лерхе поддерживал молодого коллегу в его уверенности.

– Что её высочество? – спросил Иоганн у Самойлова. Вообще-то, Филиппу-Елизавету лечил он сам, вот только сегодня ещё не успел навестить свою высокопоставленную больную, но это не значило, что принцесса была предоставлена сама себе – за ней наблюдали круглосуточно.

– У неё начали появляться пустулы… – Самойлов замялся, затем продолжил. – Только не с головы, как это часто бывает. Несколько на руках, два на лбу, и… жар усилился.

– Что? – Лерхе удивлённо посмотрел на него. – Этого быть не может, – на что Самойлов развёл руками.

Лерхе задумался, затем высыпал табак из только что набитой трубки, которую он так и не прикурил, и решительным шагом направился в отдельно стоящее здание, предназначенное как раз для пребывания особо знатных особ, чтобы лично всё проверить.