В холле было холодно из-за распахнутой двери. Один из вносимых сундуков привлёк моё внимание, кажется, я знаю, что в нём находится. Этот ящик хранился в кунцкамере и в моё время, он отличался от всех остальных, и я его сразу узнал. Когда носильщики поравнялись со мной, я крикнул:
– Эй, сюда это тащите, – мужики остановились, посмотрели в мою сторону, и до них только что дошло, что Шумахер надрывался не просто так, взывая к государю.
Подтащив ящик, они очень осторожно опустили его передо мной и остались стоять, комкая в руках снятые шапки. Я же протянул руку, требуя ключ, который мне тут же вручил подскочивший Бильфингер, до которого тоже, похоже, только что дошло, кто это тут стоит тихонечко в сторонке.
Опустившись на корточки перед сундуком, я откинул крышку. Да, я не ошибся, это именно то, что мне и надо было. Вытащив два камня, чёрный и ярко-красный, я повернулся к Бильфингеру, потрясая находкой, и процедил:
– Это что такое, Георг Бернгардович? Что это я тебя спрашиваю?
– Это минералы, государь, – он явно не понимал причины моего жуткого настроения.
– Да что ты говоришь, минералы, значит, – я сунул ему под нос чёрный камень. – И что это за минерал такой? Я вот не знаю, что это. Может быть, Иван Данилович знает? – и я развернулся к злорадно усмехающемуся Шумахеру. – Так что это, Иван Данилович?
– Я не… я не знаю, государь, – промямлил побледневший Шумахер.
– Ах, ты не знаешь, а ведь именно тебе было поручено следить за экспонатами. И если раньше, минуту назад, я ещё думал про то, что, возможно, совершил ошибку, приказав перевести всё в Москву, то теперь я вижу, что не ошибся! И это первый же попавшийся мне на глаза сундук, и я даже представить не могу, что может быть в остальных. Почему экспонаты не подписаны? Почему просто валяются все вместе как попало? – Эйлер переглянулся с Бернулли и отступил в тень, чтобы монарший гнев его не коснулся, а будущий ректор стоял покрасневший от злости, не зная, как реагировать.
– Это пиролюзит, государь, Пётр Алексеевич, – ответил Бернулли-младший, присмотревший к чёрному куску.
– Ну, хорошо, – неохотно ответил я, словно признавая, что в дороге всё может случиться, и что эти камни скоро будут расставлены и разложены как полагается. – А это что? – и я протянул ему красный минерал, думая про себя, что перегибаю палку. Потому что вот этот минерал Бернулли никак не смог бы опознать, ведь его должен будет описать Михайло Васильевич лет этак через десять.
– Эм, – вокруг меня столпились теперь все и с удивлением разглядывали непонятный камень. – Я не знаю, – Бернулли протянул руку, и, дождавшись моего разрешительного кивка, взял камень. – Какое интересное строение, он словно состоит из множества малюсеньких кристалликов, которые имеют удивительно правильную форму. Как интересно. – Ну всё, они заинтересовались, значит, полдела сделано.
А вокруг Бернулли начало собираться всё больше народу, и каждый пытался понять, с чем имеет дело. При этом они напрочь забыли и про мой разгон, и про несправедливые обвинения, заполучив в свои руки новую загадку.
В распахнутую дверь вошёл невысокий мужчина с военной выправкой, а следом за ним пятеро молодых людей, нервно оглядывающихся по сторонам. Среди них выделялся высокий, могучего телосложения парень, в старом потрёпанном тулупе.
– Отставной прапорщик Попов привёл студиозусов, как приказал государь, – он коротко поклонился и отступил в сторону, пропуская вперёд молодых людей.
– Отлично, – я привлёк внимание учёных мужей, и указал им на парней. – Вот, познакомьтесь, это учащиеся Славяно-греко-латинской академии. Я специально пригласил их сюда, дабы молодые люди посмотрели, какие прекрасные учёные прибыли к нам, чтобы основать самую что ни на есть Альма Матер в нашей, богатой на таланты стране. А вместо этого, что они видят? Полнейшую неспособность организовать простейший процесс, вроде прикрепления к каждому камню бумажки с названием? – я повернулся к мнущимся парням. Они хлопали глазами и никак не могли понять, как же их угораздило попасть в самый разгар набирающей обороты взбучки. Да и ещё и получали на орехи уважаемые учёные от непонятного юноши, моложе их самих на вид. – Вот ты, как тебя зовут? – и я ткнул пальцем прямиком в Ломоносова.
– Михайло Ломоносов, – он смотрел прямо, не опуская глаз. Ну понятно, в двадцать лет, он был гораздо старше, чем его сокурсники, и уже устал слушать насмешки.
Прости Михайло Васильевич, но мне ты гораздо больше нужен как физик-химик, чем как философ. Философов, их много, а после рюмки-другой так вообще не сосчитать, а вот таких, кто обладал бы настолько гибким умом, чтобы быть способным постигнуть любое направление и добиться в нём успеха, только ты и есть.
– Вот, Михайло Ломоносов, например, точно не понимает, что здесь творится, – я полюбовался покрасневшим лицом Бильфингера.
Этого господина я уже изучил и прекрасно понимаю, что работать он будет, закусив удила только в одном случае, если его натыкают носом в его мнимую несостоятельность, при этом пообещав в случае успеха много вкусного.
Но делать это часто нельзя, необходимо в промежутках между тыканьем гладить его по шёрстке, говоря, какой он гениальный, и как я без него по миру пойду. Ну, мне не сложно, лишь бы дело делалось.
Например, как в мануфактуре, разросшейся уже до неприличных размеров и выпускающей много важного для нас денима, используя новый челнок того англичанина Кейна.
Самое смешное заключалось в том, что никакого навязывания нового производства не было. Более того, этот летающий челнок так сильно захотели держать в тайне, что им волей-неволей заинтересовались конкуренты проклятые.
До меня дошли слухи о том, что Джона в складчину напоили в каком-то кабаке до изумления, чтобы тот секретом поделился.
А я всегда знал, что производственная тайна, в совокупности со шпионажем и рекламой – вот самые главные двигатели прогресса. И не надо ничего навязывать, чтобы избежать всяких неприятностей типа забастовок.
Люди-то никогда не меняются, и запретный плод, он слишком сладок, чтобы мимо пройти. Кое-что, конечно, нужно будет навязать, и очень скоро, но это проблема недалёкого будущего, сейчас же у меня другие проблемы. Ещё раз посмотрев на красное лицо Бильфингера, я резюмировал:
– В общем так. Вы, господа мои хорошие, берёте этого молодого человека, Михайло Ломоносова, и начинаете его обучение, вот прямо с сегодняшнего дня. Потому что я хочу убедиться в том, что учителя из вас всё же более умелые, чем хранители редкостей. У вас есть год до того момента, как университет начнёт принимать студиозусов. Если через год он не покажет ничего значимого, я много раз подумаю над тем, продолжать ли вкладывать деньги из казны в это предприятие, которое, мне кажется, всё более сомнительным.
– Ваше величество… – Бильфингер хотел что-то мне сказать, но я поднял руку, затыкая его.
– Пошлите кого-нибудь на Монетный двор, там весьма обширная библиотека привезена из Речи Посполитой, как раз под нужды университета, – и, оставив выпучившего глаза Ломоносова и скептически оглядывающих его с ног до головы учёных знакомиться, сам же подошёл к Попову, таща на фарватере Шумахера. – Иван Данилович, ты так страстно просил у меня работу, что я решил тебя осчастливить. Вот прапорщик в отставке Попов проводит тебя к архиепископу Герману, и вы вдвоём подумаете и приготовите мне проект на тему: куда можно перенести академию, чтобы крыша не свалилась отрокам на головы. Проект должен быть вменяемый, мне его ещё в Священном Синоде утверждать надобно будет. Так что расстарайся, будь другом.
– Я? – Шумахер уставился на меня, потеряв дар речи.
– Конечно, тебе. Потому как тебе ещё и переносить академию на новое место придётся и обустраивать. Надеюсь, что такого же фиаско, как с камнями, сваленными где придётся в Кунцкамере, не возникнет? – Шумахер отрицательно помотал головой, и я его оставил рядом с Поповым, а сам отошёл в направление двери. Вот и ладушки, все при деле. Что же я забыл? Ах да: – Даниил Иоганович, я всё же хочу узнать, что это за красный камень и какие у него свойства, да и вообще опись каждого из этих камней хочу увидеть, – Бернулли только рассеянно кивнул, продолжая рассматривать крокоит. Из него при определённых усилиях можно выделить хром, весьма и весьма полезный металл, который где только не применяется.
