Сглатываю.

— Хотела бы я Вам сказать. Но не могу. — Слёзы наворачиваются на глаза, беспомощность накрывает меня с головой.

Детектив наклоняется ближе, понижает голос и касается одним пальцем моих рук, которые ледяные.

— Не буду Вам лгать. Я тоже подозреваю Анну. Всё не сходится. Она не сходится. Я провёл небольшое расследование после вашего визита, съездил в ВУЗ, где работает Глеб Соловьёв. Есть записи о том, что между ними что-то было. Почему Анна не упомянула в ночь аварии, что у неё был роман с мужчиной, чью семью она только что видела погибшей? Я был тем, кто брал у неё показания. Она даже не намекнула, что знала этого человека. — Он качает головой и отстраняется. — Но нет никаких доказательств. Ничего. Так что… — Его голос затихает, и между нами воцаряется тишина.

Он просит меня что-то дать ему. Я чувствую это.

И я могла бы. Могла бы рассказать ему, что сказала Анна. Если бы я это сделала, однако… Я крепко зажмуриваю глаза. Если бы я это сделала, могла бы потерять все. Мою лицензию, работу, практику. Я бы никогда больше не смогла работать психиатром.

Тяжело вздыхаю и поднимаюсь на ноги.

— Думаю, мне пора. — Подхватываю свой промокший насквозь дождевик, сжимаю его в одной руке и начинаю уходить.

— Доктор Макарова, мне жаль.

Не отвечаю. Просто продолжаю идти. Прохожу по коридору, выхожу из двери и оказываюсь в прихожей.

Но резко останавливаюсь, когда вижу женщину. Мать. Ей лет тридцать. Она придерживает дверь, протягивая руку своей дочери, своей маленькой копии. У обеих светлые волосы, распущенные по плечам. Лицо матери выглядит усталым, заплаканным. Но у дочери, ей, может быть, лет шесть, широкая улыбка, распахнутые глаза. Она смотрит по сторонам, явно очарована пребыванием в отделении полиции.

Представляю дочь Глеба. Она больше никогда не улыбнется. Никогда больше не возьмёт мать за руку. Никогда не испытает восторг от чего-то нового.

Её звали Алина.

И Алина заслуживает лучшего. Она заслуживает справедливости больше, чем я заслуживаю свою лицензию, свою способность помогать людям, ценность которой в эти дни весьма сомнительна.

Разворачиваюсь на каблуках. Возвращаюсь к мужчине за стойкой.

— Вообще-то, мне нужно снова поговорить со следователем Гребенщиковым. Я забыла кое-что ему сказать.

— Серьёзно? — спрашивает он.

— Серьёзно. — Внезапно я перестаю быть мокрой курицей, сумасшедшей женщиной. Я женщина, которая точно знает, что ей, наконец, нужно делать. И это приятно.

Он жестом указывает на дверь, нажимает кнопку, и она жужжит.

— Уверен, он всё ещё в своём кабинете. Проходите.

Решительно иду по коридору и нахожу следователя Гребенщикова, который смотрит на материалы дела. Имя Анны там, написанное от руки чёрными чернилами. Это то самое дело.

— Я собираюсь Вам кое-что сказать, — выпаливаю без предисловий. Снова падаю в кресло и смотрю на него прямо. — Анна Тимшина призналась мне, что она убила семью Соловьёвых.

Глава 42

Сейчас

Стук. Стук. Стук.

Хватаю хоккейную клюшку, что стоит, прислонившись к входной двери. Это уже прогресс по сравнению с кухонным ножом, который я держала наготове до недавнего времени. Хотя я всё ещё задерживаю дыхание, когда приподнимаюсь на цыпочки и смотрю в глазок, чтобы в случае чего притвориться, что меня нет дома.

Мои ресницы касаются крошечного круглого глазка, моргаю, не ожидав визитёра, и с шумом выдыхаю весь воздух из лёгких, прежде чем повернуть все замки и открыть дверь.

— Следователь Гребенщиков? Рада Вас видеть.

Он бросает взгляд на дверь, задерживаясь на блестящих замках, и хмурится.

— Здравствуйте, доктор Макарова. Могу я войти на несколько минут?

— Конечно. — Отхожу в сторону.

Михаил входит, и его взгляд падает на хоккейную клюшку, которую я забыла выпустить из рук.

— Ох. — Ставлю её обратно к двери и хлопаю ладонями друг о друга. — Я просто наводила порядок.

Он успокаивающе кивает.

— Как Вы держитесь, Марина?

— Я в порядке. Ну, мне было бы лучше, если бы я не боялась выйти из собственной квартиры, если уж быть честной. — Выдавливаю вымученную улыбку и жестом указываю на кухню. — Может быть, чаю? Я как раз собиралась сделать себе чашку, вода уже вскипела.

— Было бы здорово. Спасибо.

Следователь следует за мной на кухню. Мы оба молчим, пока я достаю вторую кружку из верхнего шкафчика и завариваю два пакетика чая.

— Молоко?

Он качает головой.

— Только сахарку, если есть. Моя жена говорит, что я люблю добавить немного чая в свой утренний сахар.

Улыбаюсь и тянусь к сахарнице. Ей нечасто пользовались с тех пор, как не стало Андрея.

— Мой муж был таким же.

Устраиваясь на стуле напротив Гребенщикова, глубоко вдыхаю. Каждый вдох даётся с трудом, словно воздух стал вязким от напряжения.

— Итак, как продвигается расследование?

— Очень хорошо, на самом деле. Именно об этом я и пришёл с Вами поговорить. Анна Тимшина арестована.

Это заявление обрушивается на меня, словно игла, резко замершая на пластинке. Звук, который обрывает все остальные. Кажется, будто из меня выбили весь воздух.

— Когда?

— Вчера вечером. — Он кивает. — Её доставили в суд сегодня утром. Судья отказал в залоге. Госпожа Тимшина больше не представляет для Вас угрозы, доктор.

Моё сердце бешено колотится.

— Вы уверены?

Он улыбается.

— Я был в зале суда и видел, как полицейские выводили её в наручниках. Она никуда не денется в течение долгого времени. Она призналась вчера вечером, на видеозаписи, в двух убийствах — Елены и Алины Соловьёвых.

Прикрываю рот ладонью, пытаясь сдержать подступающие эмоции. Волна облегчения захлёстывает меня, но она смешана с чем-то ещё — грустью, кажется? Ещё одна жизнь разрушена в этой неразберихе, в этой бездне.

Следователь Гребенщиков обхватывает кружку обеими руками.

— Госпожа Тимшина также подробно рассказала обо всех случаях, когда она следила за Вами, сказала, что это продолжалось долго, с тех пор, как Вы вышли из какой-то кофейни прошлой осенью.

Боже мой.

Женщина с длинными светлыми волосами и охапкой книг! Я всегда чувствовала, что Анна мне смутно знакома, но никак не могла вспомнить, где видела её лицо. А теперь всё ясно как день, кристально чисто. Она была позади меня, наблюдала, пялилась на меня в тот самый день, когда я впервые увидела Глеба и последовала за ним. Я тогда списала это на то, что просто загородила ей проход. В тот день я была так растеряна, так потеряна. Это было за несколько месяцев до того, как я вообще узнала о её существовании. Ужасно осознавать, насколько я была неосведомлена всё это время.

Насколько уязвима.

Мороз пробирает по коже при мысли о том, как легко я могла стать её жертвой, её следующей мишенью.

— Но почему? Зачем она следила за мной всё это время?

— На самом деле, дело было вовсе не в Вас, а в Ваших отношениях с господином Соловьёвым. Она, кажется, немного… зациклена на этом мужчине. Она сказала, что следила за Вами, потому что Вы следили за ним. — Следователь качает головой. — Она хотела знать, почему, и с тех пор следила за Вами. Когда господин Соловьёв стал Вашим пациентом, она сделала то же самое. Её интерес к Вам был чисто территориальным. Как у хищницы, защищающей свою добычу.

— Она взламывала мою квартиру? Как-то раз я вернулась домой и обнаружила дверь открытой. Я могла поклясться, что помнила, как запирала её. И мой ключ пропал несколькими неделями раньше.

— В этом она не призналась. Хотя я бы не удивился ничему, что связано с ней. Эта женщина столкнула ребёнка под колеса встречного транспорта и рассказывала нам об этом так спокойно, словно обсуждала погоду. Но она отправляла Вам кое-какие посылки. Игрушку «Hello Kitty» и книгу? Она пыталась напугать Вас, играла в свои психологические игры. Думала, это удержит Вас подальше от Соловьёва.