Теперь случай давал ему в руки уникальную возможность. Набив трубку Герострат поджег табак и сделал первую затяжку.

Курильщики знают, что такое первая затяжка…

Приступ кашля свалил Герострата. В глазах поплыли колонны храма, тело судорожно прыгало по коврам, пытаясь унять кашель. В первую же секунду Герострат выпустил трубку из рук и горящие угли покатились на ковер. Когда, наконец, он прокашлялся и открыл глаза, слезящиеся от дыма, зал был охвачен пламенем — горели ковры и стены.

В страхе от содеянного, Герострат выскочил из него, как раз в руки храмовой стражи.

— Я хотел славы. Я хотел быть как он.. — кричал он деловито вязавшим у руки стражникам, но они не требовали объяснений. Им было не до того. Нужно было спасать храм.

Так был сожжен храм Артемиды в Эфесе…

В который уж раз, Ирокезовы, оставив за спиной уют кривых Амстердамских улочек, ушли в НЕВЕДОМОЕ.

Туманным утром в мае 1828 года они без особого шума отплыли на поиски приключений.

На этом настоял Ирокезов младший. Его папенька тоже был не прочь еще раз испытать судьбу на прочность, но он настаивал на сухопутном пути.

Ирокезов-же младший желал путешествовать только морем.

— Ты подумай, папенька! — убеждал он отца. — Ну пойдем мы пешие. Так ведь сколько уже хожено-перехожено! Нового все одно ничего не увидим — пыль, трава, ну домов сотню-другую… А вода..

Тут он жмурился, словно сытый кот.

— Вода, это совсем другое дело.

Ирокезов старший отвечал на это:

Характер твой, сынок, за последние триста лет сильно испортился. Что ни слово — все поперек отцовского… Ну скажи мне, чем же вода лучше? Хлябь ведь, не твердь.

— Я тебя, папенька отлично понимаю, — перебивал его сын. — Ты ведь воду с тех пор не любишь, как во время крещения Руси чуть в Днепре не утонул. Но не всегда же тонуть. Чего воды бояться? Там прохладно, и, что самое главное, полная неизвестности впереди.

Он зажмурился, представляя как все будет, и живописал.

— Поставим парус, и куда ветром занесет, туда и прибудем… Ты знаешь, какие наслаждения на море можно испытать? Неземные!

Ирокезов старший шевелил бровями с таким видом, словно у него было что сказать, только он оставит свои возражения до другого раза.

— Вот вы папенька завсегда ворчать начинаете, как куда идти соберемся — «Да нечего там делать, да в гробу я это все видал. Все уже видано-перевидано». А тут так не скажешь — кто знает, куда нас волной да ветром занесет?

Он запнулся и добавил для убедительности.

— Роза ветров, понимаешь ли…

Капля долбит камень. Ирокезов-младший нудил, нудил и в конце концов папаша сдался. Махнув рукой на сына, он сказал только.

— Твое упрямство, сынок, уже было причиной некоторых несчастий, и, без всякого сомнения, станет причиной еще очень многих. Говорят, что со временем люди умнеют. Тебя это, видимо не касается. Тебе нужна хорошая взбучка.

Ирокезов младший для видимости согласился и спустя три дня утренний бриз потащил семейную лодку из Амстердамской гавани в любезное его сердцу «неведомое»

Верный своему фатализму Ирокезов младший закутался в одеяло и уснул. Ирокезов-же старший сел на корму дышать свежим воздухом. Скрипела мачта, хлопал парус, ветер посвистывал в щелях между бочек с солониной… Баркас несся вперед, рассеивая справа и слева от себя тучи брызг.

Некоторое время Ирокезов старший покачиваясь как китайский болванчик, наблюдал как скрываются за горизонтом шпиль ратуши и мачты кораблей, стоящи в гавани Амстердама, а когда город и мачты скрылись за горизонтом он, достав зрительную трубу, начал разглядывать горизонт.

Горизонт был пуст, как дыра.

Пуст так же, как был пуст в тот день, когда Господь отделил твердь от хляби и задумался что же делать дальше…

Ирокезову стало грустно.

— Отчего же это мне так тягостно? — начал размышлять Ирокезов папа. — Отчего это у меня такое нездоровое томление на душе?

Несколько минут он размышлял над причинами обуявшей его тоски, но ничего не придумал и совсем расстроился.

Сын спал.

Можно было бы, конечно разбудить его и подраться, но подумал он отложил этот вариант «на потом». Более интересной он признал мысль о рыбной ловле.

Вскрыв бочонок с солониной он насадил кусок мяса на хороший кованый крюк и и опустил снасть в море… Минут десять он держал веревку в руке, ожидая, что вот-вот она дернится, суля либо диетический завтрак, либо, на худой конец, развлечение, но ожидания не сбылись….

Тогда привязав веревку к носу лодки, но не утратив оптимизма, сел рядом. Улыбаясь, он представлял какое, вероятно, странное зрелище представляет собой кусок солонины, стремительно летящей над морским дном. Он даже почувствовал желание нырнуть и полюбоваться этим, но опять передумал. Гораздо забавнее было представлять это мысленно. Прикрыв глаза, он вьявь увидел, как стремительно летит во тьме кусок солонины и как, сужая круги, подкрадывается к нему черная, почти невидимая в морской глубине громадная тень…

Когда лодку рвануло, Ирокезов старший удовлетворенно хмыкнул. Если он и спал, то сон оказался в руку.

Канат натянулся. Лодка даже немного просела. Ирокезов старший ухватился за нее рукой, пробуя приподнять, но натянутая как струна она не поддалась.

— Здорова, верно, — подумал Ирокезов. Несколько минут он пробовал бороться с рыбиной, но где там. Рыба была сильна как стихия…

А в остальном рыба вела себя примерно. Не ныряла, не металась из стороны в сторону. Поняв, что с ней ему не совладать Ирокезов старший потерял к ней всякий интерес — с какой, скажите, стати, обращать внимание на то, что тебе недоступно и даже невидимо. Сперва он даже хотел обрезать веревку, но тот факт, что рыба тащила лодку в ту же сторону, куда ее гнал ветер, утешила его. Не желая долго оставаться на воде, он рассчитывал, что вместе с рыбиной они быстрее доберутся до цели, какой бы странной и далекой она не была.

Почти так и случилось.

Только произошло это не через 2–3 дня, как на это рассчитывал Ирокезов старший, а только месяц спустя. Все это время лодка непрерывно двигалась к югу, оставляя за собой градус за градусом, параллель за параллелью.

Однажды утором Ирокезов старший проснулся от неприятного сна. Ему приснилось, что он участвует в соревнованиях по поднятию тяжестей и вдруг громадная горячая гиря упала ему на грудь, сдерживая дыхание. Он попытался сдвинуть ее, но не мог. Гиря становилась все тяжелее и тяжелее и… он наконец проснулся.

Когда он открыл глаза, гири у него на груди, конечно, не оказалось, Душный тропический зной окружал лодку трепещущим маревом, а в дрожащем мареве виднелся торчащий из моря остров. Истосковавшийся Ирокезов старший водил глазами по острову, словно языком по леденцу.

— Ух ты.. — раздалось за спиной Ирокезова старшего. — Знамение….

Это сын проснулся и увидел остров. Сев за весла он уверенными взмахами повел лодку к острову. Миновав полосу прибоя, он прямо с лодки прыгнул в бурлящие волны.

— Вода хороша… — сообщил он, отцу вынырнув на поверхность. Тот укоризненно покачал головой.

— Кто другой на твоем месте земле бы радовался, а ты «Вода! Вода!»

Осторожно, стараясь не перевернуть лодку, он спустил с лодки одну ногу, потом другую. С легким кряхтением он расправил уставшие члены, утвердившись на дне обеими ногами. Вода тут доходила до пояса. Секунду подумав он упал в воду. Высунув голову, сообщил сыну.

— Если что и есть хорошего в твоей воде, так это то, что она около берега…

Сын не стал спорить.

Приятно мокрые они вытащили лодку на берег. В десяти шагах впереди из белого песка торчали пальмы, дальше от берега их окружал густой подлесок, в котором Ирокезов младший тут же затерялся как вошь в шерсти.

— Бананы! — донесся его голос.