– Ведь пора бы уже понять, – вздохнула Катерина, – и ты, и я, мы видим только то, что на поверхности, а нам надо до сути докопаться. Ладно, не все сразу. Главное я уловила: ты сам личной неприязни к нему не испытывал, ссор и споров не по делу у вас не было.

– Да я-то тут при чем…

– Ты очень даже при чем. А теперь вернемся к тому моменту, когда ты увидел погибшую.

– Умерла, значит…

– Да, но сейчас не об этом.

– И об этом тоже! Кто-то же должен ответить.

Кончилось терпение у Катерины, и она напрямую рубанула:

– Если сейчас же не перестанешь валять дурака, то отвечать будешь ты.

– Это почему я-то?! – аж подскочил с койки Николай.

– На орудии убийства твои пальцы.

– Что, только мои?! Эти ножницы пол-учительской лапали! И Марков тоже!

– Ты Маркова оставь, – посоветовала Катерина, – нет Маркова, с него взять нечего. А ты вот живой и невредимый.

– Это что, моя вина?!

– …готовый кандидат на отсидку, – завершила она. – Коля, очнись! Ты не других обличай, а про себя подумай. Судимый, застуканный на месте преступления, на мосту – и это все видели. Некоторые утверждают, что это ты Маркова толкал. Понимаешь теперь?

Теперь он понял, да еще как.

– Все клевета и подлое вранье!

– Да я-то знаю. И все мы знаем, – заверила Сергеевна, – но хотя все мы считаем, что ты на это не способен, есть объективный момент, от которого отвертеться не получится.

– Да не трогал я его!

– Ты выдернул из раны ножницы. Вот как раз это видели все.

– И что же?!

– А то, что это спровоцировало усиленное кровотечение, – мягко объяснила она, – так что, даже если отмести всю клевету… а я знаю, что это клевета, будь уверен, причинение смерти по неосторожности пришить очень даже можно.

– Но ведь я не хотел…

– Так потому-то «по неосторожности», а не «умышленно». Ты разве не знал, что так делать нельзя?

– Да вроде бы… знал.

– А то, что нельзя хвататься за орудие убийства, знал?

– Да…

Катерина вздохнула:

– Я, Коля, пытаюсь донести до тебя мысль, что тебе бы сейчас молчать в тряпочку и молиться. Очень плохи твои дела. И думать тебе надо не о несправедливости жизни, а о том, что Юры Маркова нет, а ты есть и очень удобен для того, чтобы сделать тебя крайним. И твое «героическое» прошлое никто не забыл, и условный срок, и судимость. Ну и главное: товарищ лейтенант Яковлев любит подгонять решение под ответ.

– И что же мне делать?

– Быть искренним, послушным и очень осторожным.

– Но я вам все рассказал.

– И это очень хорошо.

– А вы не выяснили, куда он звонил, Юрка? Ну из учительской.

– Он и не звонил.

– Не может быть, я же видел, как он повесил трубку.

– Он, судя по данным с телефонного узла, ответил на звонок, который был сделан с уличного телефона.

– То есть кто-то позвонил в учительскую и случайно попал на Юрку?

– Возможно. И, между прочим, часто у вас так бывает, что учащиеся заходят в учительскую тогда, когда там никого нет?

– Нечасто.

– А часто ли пользуются телефонами в учительской?

– Вообще это запрещено.

– Припомни: когда он выходил из учительской, в руках у него ножниц не было?

– Да не разглядел я.

– И вы не разговаривали?

– Я спросил, что он там делал.

– А он?

– Ну он просто прошел мимо.

Катерина не поверила:

– Ты что же, ничего ему не сказал, не выговорил?

– Да я сам не понимаю почему, – признался Колька, – он такой спокойный был.

Введенская заинтересовалась:

– Спокойный, говоришь? Как же так, вломился в учительскую, говорил по казенному телефону – и ни капли тревоги, ни слова в объяснение?

– Получается, что так.

– Очень странно. Куда страннее, чем съеденные лотки хлеба.

Колька хмурил брови, как бы припоминая, и вдруг обрадованно воскликнул:

– Слушайте, а ведь вы правы! Я сейчас только понял: вел он себя как ненормальный. Пока я ему не крикнул, чтобы его остановить, он спокойно шел…

– То есть зарезал человека и неторопливо гулял? – переспросила Катерина и, получив уверение, что так и было, задумалась.

– И еще: на мост он карабкался, как кот, ловко так. У меня руки-ноги тряслись от страха, а ему хоть бы хны. Только на мосту уже он, знаете, как будто проснулся. Стоит, глазами хлопает и обеими руками в балку и вцепился.

– Дошло, что слишком высоко забрался, что ли? Весьма странно все это. Будем разбираться. – Сергеевна встала и напоследок произнесла: – Лечись, строго соблюдай постельный режим и помни главное: ни слова посторонним. Без моего… точнее, сорокинского присутствия. Договорились?

Колька пообещал.

В дверь деликатно поскреблась Гладкова, и Катерина распрощалась.

– О чем говорили? Что спрашивала? Что ты ей сказал?

– Ни о чем, ничего, ничто, – доложил Колька, притягивая ее к себе.

– Да отвяжись, вечно ты!

– Ладно. Всем им приспичило спасать мою молодую жизнь. Беспокоятся.

– Из-за чего бы, – хмыкнула Ольга.

Вот вроде бы все было сказано до словечка – а все равно эти двое не понимали масштаба беды, в которую Колька вляпался.

А Катерина Введенская это понимала и потому, направляясь в отделение, думала, думала, думала…

Пожарский, дурачок, недоумевает, почему его персоне столько внимания, считает себя правым и, главное, в безопасности. Катерина же, поднаторевшая в муровских делах, понимала, что дела плохи. Умница Волин сейчас занят в группе по раскрытию серии разбойных нападений со стрельбой. Третий эпизод, начальство рвет и мечет, требует немедленных результатов. Не до того Волину. Между тем на календаре конец третьего квартала, время подводить итоги, и у Яковлева развязаны руки.

Яковлев жаждал побед, грезил о реабилитации после всех своих неудач. Все-таки он окончил курсы следователей, пусть и с грехом пополам, зато имел документальное подтверждение своих навыков. По-человечески понятно, боевому разведчику трудно привыкать к мысли о том, что его незаменимые в бою умения сейчас никто ни в грош не ставит.

Катерина вздохнула. Ни капли неприязни она к Яковлеву не испытывала – только недоумение и досаду. Он из недавнего пополнения, военный послужной список исключительный, и Введенская лично видела его при наградах на День милиции – пустого места нет на груди.

Яковлев был отменным разведчиком, честным, принципиальным особистом – но… никак не опером. Он никак не мог понять главного: нельзя сначала хватать и сажать и уже потом доказывать. На розыске Яковлев был бесполезен, порой и вреден, делал очень много лишнего и не делал нужного. Он принимал самостоятельные решения – и все откровенно вредные, а то и прямо незаконные. При этом был честен и старателен, был готов не спать ночи напролет. Если бы он еще слушал опытных людей – цены бы ему не было.

Из прокуратуры неоднократно сигнализировали по личным каналам, но в последнее время были два официальных. Волин как непосредственное руководство получал по шапке за недопустимые методы. А защитники, которые вступали в дела по назначению, на Яковлева просто надышаться не могли, о его способностях портачить слагали легенды. Не раз случалось так, что приезжал по ордеру какой-нибудь опытный адвокат, изучал дело, доходил до документа с заветной фамилией, после чего вежливо извинялся и исчезал. Вместо него появлялся вчерашний студентик, а дальше редко какое дело доходило до суда – разваливалось по дороге. Студентик получал ценный практический опыт, подследственный – свободу, законность торжествовала.

Само собой, воспитание юных правоведов – благое дело, Яковлев принимал в этом непосредственное участие, но с раскрываемостью у него была беда. И вот сейчас есть реальный шанс все исправить.

Катерина размышляла: яковлевская логика, проверенная временем, прямо-таки принцип, призывающий, что не следует множить сущее без необходимости. Первую часть он хорошо усвоил, не множить миры. Были двое, была сумка с деньгами – теперь ее нет, пропала она тогда, когда эти двое бегали по району… Из двух негодяев остался один, причем самый прожженный, с судимостью, невесть как допущенный к воспитательному процессу, – значит, хитроумный Пожарский и есть организатор и идейный вдохновитель происшедшего.