Я знал эту книгу, познакомился с нею как раз незадолго до выезда в Бухару. Мой дед рассказывал, что Абдуррахман-хан начал писать ее во время эмиграции, в Туркестане, и даже читал ему отдельные отрывки.
Фархуддин, видимо, тоже внимательно отнесся к труду Абдуррахмана-хана: между страниц было заложено много бумажных полосок. Быстро найдя нужное место, он внятно прочитал:
— «Я удивлен одной стороной в политике России в Азии: именно в русском Туркестане, среди русско-восточных подданных России… смешанные браки и социальное общение между нациями наблюдаются более часто, чем между англо-индийцами и индусами в Индии, которые всегда очень удалены друг от друга. Если англичанин женится на туземке из Индии, то все английское общество смотрит на эту пару с осуждением и презрением. Результатом этого является то, что англичане и индусы не могут изучить внутренний мир и психологию друг друга и потому живут в отчуждении».
Фархуддин закрыл книгу.
— Видимо, эмир Абдуррахман-хан был наблюдательным человеком, он подметил одну из характерных и важных черт жизни Туркестана. Ведь в самом деле, русские охотно общаются с местным населением, не считают для себя зазорными контакты с узбеками, таджиками, туркменами, киргизами… Вступают даже в браки.
За окнами вновь послышался шум машины, и тут же к нам вбежал радостно возбужденный Мухсин. По одному его виду можно было с уверенностью сказать: все в порядке! Глаза его улыбались, из них исчезло беспокойство, все лицо светилось.
— Ну? — одновременно обратились к нему мы с Ахмедом.
— Едем ко мне! — вместо ответа выпалил Мухсин.
— Это почему же? — удивился Фархуддин. — Можно сказать, только успели познакомиться, разговориться, и вдруг… Кстати сказать, Мухсин, твои друзья не больно-то словоохотливы…
— Так ты, наверно, эмиров клянешь? — усаживаясь напротив меня, с шутливым укором спросил Мухсин. — А они за своего Амануллу-хана готовы собственные головы прозаложить.
— Так я и почувствовал!
Я решил уточнить:
— Не за Амануллу-хана, а скорее, за его политику! Потому что, если бы Аманулла-хан правил так же, как его отец, я не мог бы его поддерживать.
— Вот бы нашему Саиду Алим-хану хоть десятую долю того патриотизма, который проявляет в своей деятельности Аманулла-хан! — мечтательно заметил Фархуддин. — Я бы тоже голосовал за него обеими руками!
Дверь бесшумно распахнулась. Высокий молодой парень, отвесив Фархуддину почтительный поклон, сказал:
— Прибыл человек из Ситора-и-Махи-Хосса!
Фархуддин неохотно поднялся, вышел, но через минуту вернулся опечаленный.
— Видимо, опять где-то стряслась беда, — сообщил он, досадливо морщась. — Командующий артиллерией прислал за мной машину, надо ехать в летнюю резиденцию эмира. Простите меня…
Мухсин словно обрадовался этой вести. Вскочив на ноги, он воскликнул:
— Отличная новость! Стало быть, его величество эмир о вас соскучился? Ну, в таком случае прямо из Ситора-и-Махи-Хосса приезжайте ко мне. Мы будем ждать.
— Нет-нет! — замахал руками Фархуддин. — Обед готов! Вы не должны уходить, не отведав хлеба-соли…
Но все же мы уговорили его, что тоже должны ехать. И наши машины двинулись с места в разные стороны.
У дома Мухсина мы вышли из машины, и в ту же минуту я заметил двух незнакомцев, возникших словно из-под земли. Было ясно, что они нас ждали. Сам того не заметив, я сунул руку в карман, где лежал пистолет. Насторожились и мои друзья.
На незнакомцах были тюрбаны и полосатые халаты. Один из них, высокий, дюжий детина, подошел ко мне вплотную и по-русски прошептал:
— Добрый вечер, господин капитан…
Я не ответил на приветствие, а при свете луны постарался внимательнее рассмотреть его лицо.
— Меня прислал командир Степанов, — продолжал дюжий детина все тем же шепотом. — Можно вас на минутку?.. — Он отошел чуть в сторонку, я последовал за ним. — Вас, господин капитан, разыскивают. По вашему пути выставлена засада, так что лучше ехать другой дорогой. Следуйте за моей машиной…
Все это показалось мне странным и подозрительным. А незнакомец, заметив мое настроение, закурил и протянул мне на ладони зажигалку.
— Узнаете?
Я взял зажигалку в руки, и тут же все сомнения улетучились: это был заранее обусловленный пароль, И тогда я спросил:
— А кто же устроил засаду? С какой целью?
— Об этом — потом, — коротко бросил незнакомец. — Сейчас надо поскорее унести отсюда ноги.
Да, пожалуй, он был прав. Я быстро вскочил в машину. Ахмед удивленно посмотрел на меня и открыл было рот, чтобы спросить, что произошло, но я опередил его:
— Потом поговорим!
Мы ехали за машиной с посланцем от Степанова и еще с какими-то людьми; они, кажется, подстраховывали нас. Не когда мы подъехали к дому, машина, не останавливаясь, пронеслась мимо. А мы благополучно вошли в подъезд.
Дома мы застали многолюдную и шумную компанию. Оказывается, нас дожидались чуть не все афганские офицеры — пришли попрощаться, повидать, поговорить… Дожидалась нас и радостная новость: представительство России в Бухаре сообщило, что на днях наши войска овладели Талом — одним из сильнейших опорных пунктов англичан.
В Тале я не бывал, но мне рассказывали, что как раз там-то англичане и концентрируют свои основные силы. Генерал сипахсалар считал, что из Тала они одним броском рванутся на Гардез, а овладев им, пойдут на Кабул. Так не счастье ли, что этот план рухнул?! Сейчас противник оказался в тяжелом положении, потому что захват Тала давал возможность нашим войскам через долину реки Инд проникнуть в глубь Индии.
Я был под сильным впечатлением этой вести. В памяти вихрем пронеслись воспоминания о скитаниях по индийской земле, о разных встречах, добрых и недобрых… Но самым ярким и радостным было воспоминание о неповторимом параде в Гардезе — параде ополченцев из разных племен и родов.
О том, что англичане пошли в открытое, широкое наступление на наши войска, то есть что война началась, мы услышали, когда приближались к Мазари-Шарифу. С тех пор гром пушек часто отдавался в моих ушах, и, хотя война была далеко, на границе Афганистана и Индии, я ощущал ее горячее дыхание, казалось, я сам испытывал все опасности, все тяготы боев, кровопролитий и, представляя себе, что происходит сейчас на линии фронта, не мог справиться с дыханием, не мог замедлить гулкое и беспорядочное биение сердца. Враг был силен, хитер и беспощаден, и сознание этого держало меня в постоянном напряжении. Я боялся представить себе, какой размах примет это жестокое столкновение.
И вот ему настал конец! Враг повержен, изгнан из Тала, и чувство облегчения и гордости захлестнуло меня.
Заслышав подъехавшую машину, я выбежал на улицу, чтобы встретить господина посла. Но это оказался Фархуддин. Новость накатывала на новость: Фархуддин сообщил, что завтра едет вместе с нами. Видимо, он оказался одним из тех, кого эмир намерен был направить в Ташкент по согласованию с Туркестанской республикой.
Саид Алим-хан делал это против своей воли, об этом легко было судить по его реакции на любое упоминание нашим послом большевиков, тем более доброжелательное упоминание о них и об отношениях с ними. В эти моменты лицо эмира становилось жестким, влажные губы начинали кривиться и подрагивать. Он и не пытался замаскировать свою ненависть к большевикам и то и дело прибегал к едким пословицам вроде «Гусь свинье — не товарищ», «Пожалел волк кобылу…» и прочее в этом роде. И вот после всего этого он посылает своих людей в Ташкент! Стало быть, есть обстоятельства, которые сильнее его!
— Пытается пустить пыль в глаза большевикам, — едко заметил об эмире Фархуддин, глянул на часы, потом извлек из кармана новенькой гимнастерки какую-то бумажку и протянул Мухсину. — Гляди, вот такие же точно были расклеены по всему городу, даже на стенах Арка. Говорят, эмир приказал не позже завтрашнего утра найти виновных. На ноги поднята не только вся полиция, но и армия, по городу идут повальные обыски.
