Мухсин прочитал бумагу и протянул мне. Я увидел набранные крупным четким шрифтом строки:

Я говорю: падут ночные тени

И захлебнется мир в крови гонений,

Тогда эмиры, и муллы, и шейхи

Потонут в мутном море преступлений.

Я говорю: тогда падут короны,

Обрушатся дворцовые ступени!

Я говорю: пусть разлетятся троны —

И рухнет хан пред нами на колени!

Дождавшись, когда я кончу читать, Мухсин объяснил:

— Это написал Садриддин Айни, я говорил вам о нем. В прошлом году эмир замучил его младшего брата — Хаджи Сираджиддина, и Садриддин посвятил стихотворение покойному брату. А сейчас эти строки переходят из уст в уста, из рук в руки. — И, обведя нас одухотворенным взглядом, Мухсин с чувством повторил последнюю строку:

И рухнет хан пред нами на колени!..

4

Спать я лег очень поздно, но проснулся чуть свет — еще кричали где-то вдали петухи и ревел осел. Послышался кашель старого повара, — стало быть, и он проснулся; донеслись голоса домашней прислуги.

Пока я брился и мылся, окончательно наступило утро, и до меня донесся голос муэдзина, призывающего к намазу:

— Аллахи акбер! Аллахи акбер!..

До нашего отъезда оставались считанные часы — миссия в Бухаре завершилась. Чем? Собственно говоря, ничем, потому что встречи с Саидом Алим-ханом оказались почти безрезультатными. Вчера вечером господин посол около трех часов провел у бухарского эмира; о чем только они не говорили, но по главным, самым существенным вопросам так и не сумели добиться единства мнений. Вернувшись от него поздно вечером, Мухаммед Вали-хан сказал нам:

— Он похож на плохого капитана судна, идущего ко дну: растерян, сам не знает, что делать. И если бы не надежда на англичан, думаю, он просто-напросто бежал бы со своего капитанского мостика.

После завтрака к нам явился мирахур^[51] с подарками от эмира. Он набросил на наши плечи халаты с шитыми золотом воротниками. А халат из темного бархата, украшенный драгоценными камнями, вчера вечером эмир Саид Алим-хан собственноручно преподнес господину послу.

Мы попросили мирахура передать его величеству слова глубокой признательности.

В полдень, облачившись в официальную форму, мы торжественно проследовали к раскинувшейся против Арка площади Регистан. Впереди — парадный кортеж. Около двадцати военных в праздничных формах, гарцуя на разукрашенных прекрасных конях, пробивали нам путь сквозь несметные толпы народа. Разноцветные тюрбаны, тюбетейки, халаты, чадры переливались под солнцем всеми цветами радуги; звонкие голоса, звуки бубнов и сурнаев — все это сливалось в веселый, оживленный гул и словно бы растворялось где-то под синим куполом неба.

Вообще-то Бухара произвела на меня довольно тягостное впечатление атмосферой какой-то неистребимой безысходности, пассивности. А сейчас казалось, что города коснулся дух обновления, надежд, светлой веры в доброе будущее… Лица людей будто помолодели, блестели глаза, сверкали белозубые улыбки… Гул толпы по мере приближения к Регистану становился все более мощным, все громче звучала музыка, люди пели, танцевали, смеялись. Это были хорошие проводы — так провожают друзей. И, хотя встречи с бухарским эмиром не удовлетворили господина посла, народ все же сумел почувствовать и душою понять, что мост дружбы между Бухарой и Афганистаном перекинут.

Почти вся городская знать собралась на Регистане — государственные чиновники разных рангов, высокие военные чины, именитые муллы, ахуны. В общем, цвет того общества, которое привыкло находиться на гребне волны.

Нас встретил сам кушбеги. Он представил господина посла самым важным старейшинам, а затем — представителям Бухарского государства, направляющимся в Туркестан. Главой этой делегации был перваначи^[52], на щегольском, ярком халате которого красовались ордена. С ним рядом стоял наш новый приятель Фархуддин. Он издали приветствовал нас, помахивая рукой.

На трибуну, сооруженную специально ради такого случая, поднялся сам кази-калон. На нем все было белым — и тюрбан, и костюм, и халат, и от этого его и без того крупная, высокая фигура казалась особенно внушительной, даже величественной.

Теребя холеными пальцами свою бороду, тоже белую, как снег в горах, он несколько минут стоял, оглядывая толпу внимательным и чуть надменным взором, дожидаясь наступления полной тишины. И тишина, абсолютная, как в пустыне, тишина многотысячной толпы наступила. Все замерли в ожидании первых слов кази-калона. А он внушительно покашлял, затем что-то заговорил, так тихо, что ничего невозможно было расслышать, и вдруг, воздев морщинистые руки, громко и взволнованно благословил от имени аллаха и его тени на земле — эмира всех, кто собрался в путь.

— Доброго пути! — заключил он торжественно и гулко.

И по огромной площади майским громом прокатилось:

— Доброго пути!

Конец первой книги

notes

Примечания

1

Шер Али-хан — эмир Афганистана с 1863 по 1879 год.

2

Полк «амазонок» — специальный женский полк, охранявший гарем эмира.

3

Палан — наспинная подушка грузчика.

4

Нукер — слуга.

5

Хушхаль-хан Хатак — знаменитый афганский поэт.

6

Чеман — зеленая лужайка.

7

Сипахсалар — командующий вооруженными силами.

8

Абдуррахман-хан — эмир Афганистана с 1880 по 1901 год.

9

Муэдзин — глашатай, призывающий к молитве в мусульманских мечетях.

10

Намаз — ежедневная пятикратная мусульманская молитва.

11

Арк — цитадель города Кабула, резиденция эмира.

12

Эссалавмалейким — приветствие.

13

Масуды — афганское племя, проживающее, по преимуществу, в Независимой полосе.

14

Пахтунвалай — обычное право афганских племен.

15

По обычному праву различаются два вида наказания: драна тижа (тяжелый камень) и спыка тижа (легкий камень).

16

Джирга — совет, собрание племени.

17

Джихад — священная война мусульман.

18

Мангал — афганское племя.

19

Усса — мастер.

20

Караванбаши — предводитель каравана.

21

Лашкар — народное ополчение.

22

Ала ад-Дин Хусейн — правитель Гура (Центральный Афганистан) в середине XII века.

23

Газни — город в Южном Афганистане.