Включил чайник, пошел умываться. Долго и придирчиво разглядывал себя перед зеркалом. «Хорошенький, как девушка», — пришли ему на ум слова старой вокзальной шлюхи. Ему хотелось бьть немного другим — например, таким, как Мишка, имевший лицо нордического типа. А то что это за безобразие? Ресницы чуть ли не выше бровей за-гибаются, нос короткий, нижняя губа капризно выпячена. Еще и уши как локаторы. Только подбородок действительно мужской — угловатый, квадратный. И Евгения говорила, что у него красота — девичья... Ему стало очень неприятно при этом воспоминании. Так хорошо все было поначалу, так похоже на праздник — первая женщина, открытие, откровение. И так все гадко выглядело на самом деле. Богиня превратилась в стареющую проститутку. Самое неприятное было в том, что он, наивный дурак, искренне верил — во внезапной страсти Евгении было что-то душевное и чистое. Наверное, ничто не задевало его так, как сознание, что его обманули, сыграв на радужных мечтах. Инте

Ресно, все женщины такие или одна Евгения держит мужиков за постельных марионеток? Хорошенько подумав, Саша пришел к тому же выводу, что и Мишка: вставать в позу оскорбленного достоинства нельзя, это вызовет только обидный смех окружающих. Игру необходимо продолжить хотя бы для того, чтобы в будущем иметь возможность проучить Евгению. И особого вреда от этого ему тоже не будет — она действительно научит его всему, что мужчина должен знать о женщине. Надо извлекать выгоду даже из поражения, на одной гордости далеко не уедешь. Правильно, сейчас он никто, ноль без палочки, но пройдет время, успокаивал себя Саша, и он займет свое место под солнцем. Тогда посмотрим, кто кем помыкать будет.

Еще раз критически осмотрел себя. И вовсе он не костлявый, это так только из-за высокого роста кажется. Сухой, жилистый, но не тощий, каким был полгода назад, — сказалось нормальное питание и занятия спортом. Шея больше не вызывала ассоциаций с синими отечественными курами по 2.65 за килограмм, кость крепкая. Мишка как-то на тренировке приложился ногой по грудине, так Саша показался себе объездчиком мустангов, а тренер долго изумлялся: как это так, ни одного ребра не сломано?

«Хватит любоваться собой», — одернул сам себя, щелкнув по носу свое отражение в зеркале, и пошел на кухню. Поел со здоровым аппетитом восемнадцатилетнего, еще растущего парня, занялся домашними делами. Хозяйственные обязанности они с Мишкой никогда не делили, домом занимался тот, у кого в данный момент было свободное время. Это все ерунда, что домашние дела — женское занятие. Саша был твердо убежден, что женщины только детей рожать умеют, а все остальное мужчины делают лучше. Вспоминая свои детские годы, отмечал, что хозяйством в семье занимался именно он. И стирал, и убирался, и по магазинам ходил. Наташка в пятнадцать лет не знала, как яичницу пожарить, а он в одиннадцать сам обед готовил. Даже пироги печь научился. Да что кухня — он умел вышивать и носки вязать! Мать могла его с восьми лет на целый день дома с сестрой оставить — он за Наташкой смотрел лучше ее. И накормит, и погуляет, позже встречал из школы и уроки проверял. Со всей ответственностью старшего брата.

Мишка не умел печь пироги и вязать носки, зато он классно варил настоящий украинский борщ и порядок поддерживал прямо-таки безукоризненный. Так что они на отсутствие ухода не жаловались — сами со всем справлялись.

Забросив грязное белье в стиральную машину, Саша вернулся на кухню, провел ревизию продуктовых запасов. Что бы этакое на ужин сообразить, и вкусное, и не требующее усилий? Давненько они ничего рыбного не ели. Занимаясь разделкой рыбы, принялся переваривать информацию, которой его загрузила Евгения.

У него и раньше имелись определенные подозрения и по поводу личности Маронко, и по поводу его занятий. Слишком много непонятного было в его поведении, и, самое главное, — чувствовалось, что и сам Маронко, и люди, приближенные к нему, давно привыкли к завесе таинственности вокруг их деятельности. Зачастую приходилось доставлять под покровом ночи на склад кооператива подозрительные грузы, а некоторые поручения не то что наводили на размышления — прямо указывали на один - единственный вывод.

Теперь выяснилось, что Маронко убивал. Нельзя сказать, чтобы Сашу шокировал этот факт — он на его месте поступил бы аналогично, в этом он не сомневался, — но судимость шефа говорила в пользу Сашиных выводов. И с милицией у него отношения были только на первый взгляд чудесные — ментов тот ненавидел. Да и где он, спрашивается, взял столько денег, чтобы одним махом поднять два кооператива? Наблюдалась еще одна необычная деталь: до перестройки в «совке» мало кто знал, как переводится с английского слово «рэкет», а с появлением первых кооперативов это занятие стало пользоваться большой популярностью у отечественных бандитов. Саша не один раз слышал леденящие кровь рассказы о налетах рэкетиров, но никто никогда не пытался вымогать деньги у Маронко, хотя его не охранял взвод милиции. Вывод напрашивался сам собой: он сам бандит, поэтому к нему и не лезут.

Вернулся с работы Мишка, привез по два блока сигарет, себе и Саше. Это было кстати, сигареты кончались. В этом отношении они просто заелись: Мишка курил исключи

Тельно «Ротманс», Саша отдавал предпочтение «Кенту», а про советские и забыли.

Мишка курил, ради развлечения выпуская дым причудливыми кольцами; Саша, продолжая возню у плиты, спросил:

— Как день прошел?

Без проблем. Работы мало, твое отсутствие никого не напрягало. Я сам целый день в шахматы с отцом играл от безделья. А кстати, — Мишка оживился, — Евгения отцу звонила.

— И что?

— Ну, сам понимаешь, всех подробностей я не знаю, но общий смысл со слов отца уловил. Она съехидничала по поводу того, что ей все-таки удалось добиться своего. Ты был чем-то вроде предмета спора — кто сильнее, тому и достанешься. Отец сказал, что она дура — разумеется, не ей, уже после разговора. А я продвинул версию, что ты решил начать свои любовные подвиги именно с нее и даже удивлен, как быстро она сдалась. Отец смеялся до слез.

— Послушай, Миш, я хотел спросить... — Саша на секунду замялся. — Отец на самом деле сидел?

Помедлив, тот ответил:

— Ага. Двенадцать лет на лесоповале. Я только удивляюсь — как он выжил? Тебе Евгения рассказала?

Саша кивнул. Мишка насмешливо прищурился:

— И каково твое впечатление от этой новости?

— Я предполагал нечто подобное. По-человечески я его понимаю, я бы тоже не простил. Жаль еще, что только один из троих погиб.

После непродолжительной паузы Мишка сказал:

— Один подох сразу, двое других — через двенадцать лет. И до сих пор никто не может с уверенностью сказать, чьих же рук это дело.

— А отец?

— Думаю, что может. У него самого алиби, причем подтвержденное весьма значительными людьми. Но это давно было, сейчас уже все подробности забылись.

Саша уселся за стол.

— А сейчас? Черт побери, у меня глаза и уши не на заднице растут, я тоже кое-что вижу и слышу. Миш, на кого мы работаем?

Мишка походил по кухне, выглянул в распахнутое по случаю запоздалой августовской жары окно, равнодушно спросил:

— Тебе Евгения не все, что ли, рассказала?

— Она мне вообще ничего такого не говорила.

— Понятно, боится, за длинный язык можно поплатиться головой.

— Поэтому ты тоже прикинешься лохом и ничего не скажешь.

Мишка уселся на подоконник, еще раз выглянул в окно, весело сказал:

— Во-первых, я и есть лох. Все, что мне известно, — это сплетни и слухи. Во-вторых, ты ошибся. Как раз я и расскажу тебе, на кого мы с тобой — вполне легально и не имея отношения ни к чему противозаконному — работаем. И сделаю это я исключительно для того, чтобы ты своим любопытным носом не влез по незнанию туда, где нам с тобой не место. Ну и, конечно, чтобы твое мнение было основано не только на словах Евгении. Ты что-нибудь слышал об организованной преступности?

— Так, краем уха.

— Ну, хоть об итальянской мафии имеешь представление?