— Да нет, не в этом дело...
Он откинулся на спинку стула, пристально глядя ей в глаза. Взгляд его был серьезным, но не злым.
— Ладно. Таня, давай начистоту, если уж зашла речь об этом. Я вовсе не слепой, й я не один раз видел тебя в местах, где чье-либо присутствие было нежелательно. Понимаю, тебе интересно, чем я занимаюсь, но не думаю, что стоит продолжать эту практику. Есть вещи, которые нельзя знать даже тебе. Я видел тебя в лесу около Ленкиной дачи и обязан был застрелить тебя. Я не сделал этого — рука не поднялась, хотя рисковал очень сильно. Если бы ты сказала ментам хоть слово, я должен был бы пойти на суицид, чтобы оборвать цепочку следствия. Я связан со многими людьми, и если провалюсь, то пострадает огромное количество людей. Я не моху убить тебя, я не зверь, но если ты попадешься на глаза кому-то из моих людей, то ты погибнешь. Они сначала убьют, а потом будут разбираться, кого же они убили. Если будут разбираться. И я не смогу их наказать за это — есть правила работы, они выполняют их. Это я знаю, что ты умеешь держать язык за зубами, а они - то нет! Поверь, мне совсем не хочется присутствовать на твоих похоронах, поэтому давай мы с тобой договоримся, что больше ты рисковать не будешь. И если кто-то когда - то спросит, чем занимается твой муж, ты назовешь только легальный бизнес. Это распространяется и на те случаи, если я «завяжу» или умру.
— Умрешь? — испугалась Таня.
— С моей профессией это не исключено. И я забочусь не о себе — мне при таком раскладе будет все равно, — а о тебе. Я не хочу, чтобы ты умерла раньше времени, поэтому советую: никогда, никому, ни при каких обстоятельствах не говори, что твой муж занимается или занимался криминалом. Если я погибну и ты через десять лет после моей смерти проболтаешься, тебя все равно убьют. Ч к 'Г. м ты невольно не выдала других. А кто, сама подумай, будет растить наших детей, если мы оба погибнем? А? А будет их у нас, м-м... Для начала остановимся на трех. Что ты скажешь?
Таня смущенно засмеялась:
— Не рано ли ты заводишь подобные разговоры?
— В самый раз, А будешь возмущаться, — с шутливой угрозой пообещал он, — так я в первую же после возвращения ночь сделаю тебе такой подарок. Как раз к октябрю одно дите у нас уже будет. А? Кстати, Тань, когда я вернусь, ты переедешь ко мне. А то что такое? Мне надоело звонить тебе, я хочу видеть тебя каждый день.
Слыша такие слова, Тане хотелось плакать от радости. Надо же, и в ее изломанной жизни появился просвет..
На вторую пару они едва не опоздали, влетев в аудиторию в последний момент. Таня заметила, как отвернулся Васин, скрывая усмешку, как переглянулись остальные ребята, как опустили глаза девчонки, пряча зависть. Конечно, ведь в группе не было ни одной, которая не мечтала бы заарканить Матвеева. А он делал вид, что ничего не замечает, что перешептывания за его спиной не имеют к нему отношения, сидел с наивной физиономией прилежного «ботаника».
Это было настоящей сказкой. Таня не видела и не слышала, что происходило вокруг. Склонив голову над тетрадью, она смотрела не на бумагу, а на Сашку, искоса следила за каждым его движением, забыв обо всем остальном. Вот он быстро-быстро покрывает тетрадную страницу каракулями, которые выдает за буквы. Таня никак не могла привыкнуть к тому, что он левша. Вот он на мгновение оторвался от писанины, исподлобья глянул на преподавателя, загнутые вверх ресницы коснулись низких бровей. И как он может думать об учебе после того, как утром произнес эти слова...
Она не провожала его, после института они поехали в кафе — отметить помолвку. Он был еще предупредительнее и нежнее, чем даже несколько дней назад, он смотрел в ее глаза не отрываясь. Таня не могла вспомнить, о чем они говорили, она не только мыслями — всем своим существом была в уже совсем близком августе. А вечером он уехал, обещав звонить ей каждый вечер, и Тане разом все опостылело. Все стало таким пошлым, обыденным. Когда Сашка присутствовал на занятиях, Таня была убеждена, что институт — лучшее место на земле. Теперь удивлялась, что она могла находить интересного в нудных лекциях, что ей могло нравиться в общении с однокурсниками. Какими плоскими, скучными, пресными они были — и девчонки, и парни. Даже Толик Васин, ближайший институтский приятель Матвеева, ничем не выделялся из общей массы. Они все до единого не годились Сашке в подметки, он отличался от них так же, как алмаз от щебенки. Таня пыталась понять, как они могут жить такими примитивными интересами — каждодневной заботой о куске хлеба, стремлением побыстрее получить диплом и избавиться от необ-ходимости ходить на лекции. Они все говорили об одном и том же, они ничем не отличались друг от друга.
Как им не тошно от самих себя? Они были выхолощенными, они боялись одиночества, они сбивалась в кучки. Таня припомнила, что Сашка всегда был занят какими-то важными делами, и ему не становилось скучно одному — он легко находил пищу для ума и занятие для рук. Не то что ее бывшие друзья.
Он не позвонил ей ни в первый, ни во второй вечер. Таня успокаивала себя мыслью, что он может быть загружен делами, и никто не знает, как там у него сложились обстоятельства. Может быть, у него нет возможности позвонить. Криминал — это не турпоездка в соседний город, все может произойти, никто ни от чего не застрахован.
На четвертый день его отсутствия Таня летела в институт, как на крыльях. Ей казалось, что он обязательно приедет, он ведь сам сказал, что намерен отсутствовать всего два-три дня. Но... прошла первая пара, вторая, а его не было. Чуть не плача, Таня подошла к Васину:
— Толик, ты не в курсе, где Матвеев?
Толик воззрился на нее с нескрываемым удивлением:
— А ты что, не знаешь?
— Нет. — У Тани задрожали колени: ей показалось, что Толик скажет ей нечто страшное.
Толик пожал плечами:
— Он в больнице. Четвертые сутки в реанимации.
— Что?! Что с ним? — Она судорожно вцепилась в его рукав.
— Да не ори ты так, — он досадливо поморщился. — Жить будет. Перетравились они всей бригадой. Поехали в кабак, в эту, как ее, «Синюю розу» на Каховке, и отравились. Они еще вовремя спохватились, да и то потому, что Сашка со своей язвой быстро отреагировал. У него кровь горлом
Пошла, его в больницу повезли, а по дороге еще восемь человек свалилось. Сашку сразу в реанимацию — он без сознания был, — остальным кишки промыли и по обычным отделениям рассовали. Пятнадцать человек госпитализировали. «Синюю розу» закрыли менты — помимо наших, еще двадцать три человека в больницу попали. Говорят, отраву какую-то в водке нашли — то ли ртутную соль, то ли еще что...
— Откуда ты это знаешь?
— Мне Мишка, брат его, звонил. Вчера. Говорит, через неделю всех выпишут. Ну, Сашка-то задержится — ему весь желудок разъело.
Нельзя сказать, чтобы Таня успокоилась. Вот как бывает — не успели расстаться, и он едва не погиб. И тут же Таня насторожилась: как он мог оказаться в кабаке, если собирался в другой город? Он и в обычной ситуации почти не пил, тем более — водку. Он ее терпеть не мог. А перед выездами вообще не пил никогда и своим людям запрещал. Это их правило Таня знала хорошо, она не раз об этом слышала.
Видимо, Толик по каким-то причинам врал. Чтобы проверить это предположение, Таня после третьей пары спросила у него, в какой больнице лежит Сашка. Без малейшего смущения Толик ответил, что не имеет понятия, — а зачем ему это знать, если в реанимацию посетителей не пускают?
Неугомонная Таня, вернувшись домой, взяла телефонный справочник и принялась обзванивать больницы. Занятие это оказалось гораздо более длительным, чем она рассчи-тывала, и к одиннадцати часам она обзвонила вс. его двадцать московских больниц. На всякий случай позвонила Соколову, но его не было дома — об этом крайне сухо и неприязненно сообщила девушка Соколова. Таня стала объяснять, что она разыскивает не столько Михаила, сколько Сашку. В трубке некоторое время слышалось только гуканье ребенка, которого Ирина держала на руках (они не были женаты, но прошлым летом у них родился сын Славка, и они жили вместе), а затем она зло ответила: «Я не справочное бюро». И положила трубку. Таня больше ей не звонила.
