Быстро восстанавливался графский дворец. Строганова радовала не только быстрота перестройки, но и то, что Воронихин умел подбирать людей, зная, кого куда поставить, в чем поправить и научить.

Андрей Никифорович не только контролировал и распоряжался, но и взял на себя главную, наиболее трудную задачу – заново восстановить зал стротановской картинной галереи. Отделка этого изящного зала понравилась старому графу. Он сказал Воронихину:

– Дорогой Андре. Преотлично! Умело изменены устаревшие интерьеры. Сам Растрелли не обиделся бы на твои поправки. Ни одной лишней детали в украшениях, строго и умно. А когда будут размещены здесь шедевры живописи и расставлена мебель, ты изобрази, ради меня, на картоне этот зал натурально, как есть… И еще, гляжу я на твое старание, Андре, а думы мои забегают вперед: хочу тебе доверить строение загородной дачи в Новой деревне на моем участке, что на Мандуровой мызе. Побывай там, осмотри местность и делай проект. За отличье и успехи будешь ты вознагражден без обиды. Ни в чем стеснен не будешь, таланту нужен размах. Построишь и себе дачу с флигелем для помощников.

– Ваше сиятельство, премного благодарю вас за оценку трудов моих. Но зачем мне, одинокому, дача? Разве для работных людей, для чертежников и писарей флигелек не мешает построить, – ответил Воронихин.

– Андре, не век тебе быть одиноким. В тридцать лет пора подумать о женитьбе.

– Подожду еще, ваше сиятельство… К чему спешить.

– Вольному воля. Пожалуй, ты прав: человеку, занятому искусствами, бывает и семья помехой. Подобное неприятство мною испытано на своем опыте…

Воронихина пока не прельщала мысль о женитьбе, однако он понимал, что иметь собственную дачу с удобствами для жизни и работы было бы не так плохо. «Будет дача, можно и стряпуху-прислугу свою иметь; мать из деревни в Питер выписать. Гостей, друзей принять иногда…» Но дела у Воронихина было мною и мыслям о даче не оставалось места в голове.

Строгановский дворец был полностью восстановлен с незначительными отступлениями от старомодных пышных украшений елизаветинских времен, ибо новое екатерининское время подсказывало другую, более строгую манеру в отделке зданий. Снова в Строгановском дворце пошли балы, приемы, встречи знатных особ и представителей знатнейших искусств.

В свободные часы Воронихин начал пером зарисовывать контуры картинной галереи. Надо было воспроизвести перспективу соединенных зал, тонкости архитектурных деталей, скульптурной лепки и освещенную дневным светом стену, сплошь завешанную картинами великих мастеров. Казалось бы, замысел прост – дать в застывшем состоянии ряд соединенных дворцовых зал, сделать грубоватые намеки акварелью и гуашем всех лепных, живописных и архитектурных деталей и кончить на этом беглый набросок. Но Воронихин не хотел наскоро писать эскиз, он решил создать произведение, в котором сочетался бы показ трех знатнейших искусств: живописи – в картинах знаменитых художников; архитектуры – в изображении удлиненной залы с ионическими колоннами, поддерживающими своды и карнизы, украшенные лепкой; и скульптуры – барельефов и горельефов работы Пименова. Нужно было показать и образцы прикладного искусства: подсвечники и люстры тончайшей работы крепостных чеканщиков, мебель, украшенную золотом и шелком. Все это было превосходно, со знанием дела изображено художником-зодчим. Особенно удалось Воронихину передать свет, падающий из окон в залы, и воспроизвести картины на стенах, так что можно было без труда отличить Ван-Дейка от Рубенса, выделить особо ярко из них наиболее редкие и любимые. Однажды Строганов подошел посмотреть эту работу Андрея. Граф, восхищенный точностью и изяществом воронихинского рисунка, сказал:

– Ну, Андре, ты вдвойне талантлив. Не боюсь хвалить, ибо похвала не может испортить художника Да, вдвойне!.. Сам от начала до конца восстановил ты эти залы, привел их в такой великолепный вид, и сам прекрасно изобразил акварелью. Здесь гуашь и след пера почти незаметны. Благодарю, Андре, благодарю… Однако не находишь ли ты, друг мой, что здесь чего-то не достает?..

– Нахожу, ваше сиятельство, – ответил Воронихин. – Не достает людей. Вся живность изображена лишь в виде канарейки в клетке над первым справа окном. Этого мало. Нужны фигуры людей и на первом плане и в отдалении перед вторым и третьим залом. Разрешите, Александр Сергеевич, устранить эту погрешность?

– Работай, Андре, надеюсь вкус тебе не изменит. Какие хочешь внести дополнения, поведай мне.

– Вот здесь, слева, на первом плане в среднем кресле хотел бы поместить вас. За круглым столиком. Отдыхающим, в полудремоте…

– …и чтобы у ног возлежал мой любимый мопс, – добавил граф.

– Справа, в тени у двери, надлежит поставить три фигуры: купца, пришедшего к вам якобы по делу; около купца – лакея с камердинером. Да еще подальше, за колоннами, будет кое-кто из знатных посетителей, человек пять-шесть, рассматривать ваши редчайшие картины…

– Задумано верно, работай, Андре. Но знай: твоя акварель будет собственностью строгановской, как и эти залы, – навсегда!.. Работай – вознагражу. Да, еще вот что, друг мой, годы-то мои идут. Художники грешат перед вельможами, подкрашивая их вопреки правде. А ты так пиши, как делает портретные бюсты Шубин, без прикрас, без боязни. Что ж, Андре, было время и меня изображали живописцы Ротари, Лампи, Рослен и Варнек то юношей-красавцем, то умником, соответственно моему сану. Теперь годы берут свое: стар я и немощен. Однако еще поживу!.. Изображай меня, Андре, и дремлющим. В мои годы захочется и тебе вздремнуть в мягком кресле.

Вскоре после завершения работ по восстановлению дворца Воронихин закончил акварелью «Строгановскую картинную галерею» и преподнес ее графу. Александр Сергеевич до слез смеялся над своим изображением и над безобразным, покорно вытянувшимся у его ног мопсом, и над купцом, стоящим у двери и ожидающим, когда старому графу угодно будет обратить на него свое высокое внимание.

– Хороша вещь! – похвалил граф воронихинскую акварель, – поистине хороша. Чем же вознагражу тебя, друг мой? Деньги? Зачем тебе деньги, ты сам золото… Поезжай-ка на лето в Братцево и Городню к моему шальному Попо. Отдохни, запасись здоровьем, а к осени – обратно. Ежели скучно будет, не скучай, дело и там найдется. Слышно, княгиня Голицына, теща Попо, усадебку намерена строить, глядишь, понадобишься. Голова твоя – золото!.. Бриллиант!..

Охваченный добрыми чувствами, граф обнял Андрея и поцеловал его в гладкий высокий лоб.

Увлекшись в Петербурге перестройкой Строгановского дворца и другими делами, Воронихин почти не интересовался событиями, происходившими во Франции. Слышал кое от кого из вельмож, мимолетно вычитывал в «Ведомостях» и знал лишь в общих чертах, не вдаваясь и не вникая в подробности. Говорили и писали, что во Франции по-прежнему весьма неспокойно, что все державы отвернулись от нее и ждут, когда ослабевшая Франция займет прежнее свое место, оставив позади одни лишь горькие воспоминания о тяжелых прошедших годах…

В начале лета, как и обещал граф, Андрей Никифорович отправился в Братцево погостить у Павла Строганова. Попутно он задержался на два-три дня в Москве, посмотреть, что за эти годы построено нового в древней столице.

Построено было много, но самым примечательным зданием было творение зодчего Баженова – дом Пашкова на холме Моховой улицы. О намерениях своего бывшего учителя Баженова Воронихин знал еще до отъезда за границу, но только теперь пришлось ему убедиться, какая огромнейшая сила таится в этом архитекторе. Целый день провел Андрей Никифорович в доме Пашкова, с неослабным вниманием изучая здание, его внешнюю и внутреннюю отделку. Вспомнил Андрей Никифорович, что несколько лет назад на этом холме был небольшой сквер, обнесенный решеткой. А теперь стоял изумительный, сказочной красоты дворец. «Вот создать бы нечто подобное, – думал Воронихин, – и можно было бы почитать себя счастливым, не зря утратившим время свое, и умереть можно было бы со спокойной совестью…» И чем дольше рассматривал он здание, тем больше оно ему нравилось, и не столько пышностью, сколько композицией, напоминающей загородные особняки, но красотою и великолепием, превзошедшей любой из них.