Ездили тогда Воронихин, Ромм и Строганов-младший водным путем от Петербурга по Неве до Ладожского канала, по Свири и побережью Онежского озера до Петрозаводска. Город на каменистых берегах большого бурного озера оправдывал в те годы свое название. Петровских времен заводы плавильные, железоделательные пыхтели горнами. Гремели молотобойцы, вытягивая из огнедышащих печей раскаленные полосы железа. Даже юный наследник рода Строгановых и тот сочувственно смотрел на кузнецов и литейщиков, и казалось ему, что нет на свете более тяжелого и опасного труда, нежели на старых петровских заводах. Ромм, словно невзначай, привел его к этим жарким печам-горнам и, показывая на мускулистых в рваных холщовых одеждах людей, сказал:

– Смотри, Попо, и помни: вот кто кует железо, добытое из олонецкой болотной руды. Русская ваша пословица говорит: «Всяк человек кузнец своего счастья». Едва ли, Попо, эти люди до конца своей жизни выкуют себе счастье…

– Они же простые, грубые люди, месье Ромм, они не взыскательны. От них требуются лишь умение и сила, им же нужна еда, сон и одежда, дабы ею прикрыть наготу.

– Подумайте, Попо, прежде чем так говорить, – возразил Ромм. – Простые, грубые, но люди. Образуй, обучи их наукам! Уверяю, многие из них могут стать умней господ, носящих высокие звания и тратящих тысячи и миллионы ефимков, заработанных их руками. Ваш царь Петр набирал себе помощников из таких людей. И он не ошибался. Посмотри на Андре. Сама природа создала его человеком молчаливым, полагаю, он доброго мнения об этих людях. Смотри, Попо, на искусство литейщиков, на их изделия из чугуна. Это же истинное искусство – создавать из грубой материи такие тонкие, ажурные предметы!.. Смотри, как увлекся ими наш молчаливый Андре.

Воронихин восхищенно рассматривал чугунные плиты с барельефами, решетки, фигурные надгробия.

– И не думал я и не ожидал, что чугун вам так послушен, – говорил Андрей старику олончанину, трудившемуся над чугунными изделиями. – Тяжкая и в то же время искусная работа! Ваши решетки – неотъемлемое украшение в градостроительстве. Они подобны кружевам, без которых не может быть красивого платья!..

Тогда Воронихин еще не мечтал о своей знаменитой решетке. До этого еще было далеко. Но посещение искусных литейщиков петрозаводских мастерских напомнило ему впоследствии об этих умельцах, и они ему очень потом пригодились…

Мастер чугунного литья отвлекся от дела, стер капли пота с морщинистого бурого лба, прищуренным глазом посмотрел на Воронихина:

– Какая, барин, тяжесть от этакой работы! Это разве тяжесть? Вот посмотрел бы ты в Москве пушки литья Андрея Чохова, двести лет назад деланные, а как люди работали! Чохов-то бывало в 2400 пудов пушку отольет, да еще и прибасами разукрасит…

Павел Строганов тоже решил полюбопытствовать:

– Скажи, мужичок, а решетку к Летнему саду в Петербурге не вы делали?..

Мастер усмехнулся, взглянув на щеголеватого молодого барчука, и быстро перевел глаза на Воронихина:

– А я так полагаю, что у Летнего сада там у вас в Питере не литая решетка, а кузнечная и, кажись, тульских мастеров работа. А мы бы из чугуна не хуже сделали. Хоть и хрупок чугун, а захотим, так из него и кружево сплетем!.. Голь на выдумки хитра. У нас онамедни один дружок чугунные сережки отлил весом в полтора золотника, и каждая серьга из трех малых лепестков смородинных. Послали с губернатором самой царице в подарок. Для курьеза пригодятся, а в уши не гожи. Однако государыня рубль ему прислала.

Воронихин ходил по мастерским, обо всем, что привлекало его внимание, расспрашивал работных людей и делал для себя рисунки разных образцов решеток:

– Кто вам для изделий рисунки дает? – спросил он одного формовщика.

– Да никто, барин, самим приходится на глазомер, своим умом, барин…

Из Петрозаводска озером, на большом паруснике путешественники отправились на север. Полюбовались они на красоту здешних мест, на бурливые с водопадами реки, на богатые рыбой зеркальные тихие озера, побродили по сосновым борам, где дышалось легко и вольготно, и решили совершить немалую прогулку, где пешком, где на лодках по заросшей «осударевой» дороге, что вела от Онежского озера к Белому морю.

На этом стошестидесятиверстном пути ничего примечательного не было, кроме самой природы да редких старообрядческих скитов, сохранившихся от времен преследования староверов никонианцами. Пришлось Ромму, ведавшему казной, нанять дополнительно местных проводников-старообрядцев и носильщиков. Дорога была хотя и прямая, но пересеченная озерами и реками и могла увести в сторону каргопольской непроходимой глуши. Да и груза у путешественников прибавилось: Ромм всюду собирал камушки всех цветов и оттенков и к каждому камушку и образцу руды приклеивал ярлычки с указанием места, где они найдены.

От Пудожи и до беломорского селения Нюхчи, не спеша, с прохладцей и остановками на берегах лесных озер, они продвигались по десять верст в день. «Осударева» дорога, по которой в свое время Петр Первый с преображенцами провел по суше суда, в ту пору изрядно заросла мелколесьем и двигаться по ней было трудновато. Однако и это путешествие для Ромма, Воронихина и Строганова представляло немалый интерес. Ведь по этим северным тайболам, врубаясь в вековечные кондовые леса, где и нога человеческая не ступала, Петр неожиданно для шведов провел Преображенский полк, ударил по шведам с тыла и вышел к невским берегам!..

Как ни был молчалив и замкнут Андрей Воронихин, он скорее находил общий язык с проводниками, нежели молодой граф и месье Ромм.

– Дед, а дед, – обратился однажды Воронихин на ночном привале у костра к бородатому, длинноволосому мужику: – Верно ли люди бают, будто это ваши отцы и деды дорогу тут для Петра проложили?

– Верно, сынок, – отвечал старожил, – и я помню тех людей, как просеку учиняли от Нюхчи на Онего-озеро. А за главного, вроде подрядчика, определил государь простого солдата, а не то сержанта, головастого мужика каргопола Мишку Щепотьева. Ох, и ловкий и храбрый был тот мужик! Потом Щепотьев этот с малой толикой солдат шведское судно о пятидесяти пушках захватил, а сам погиб от ран многих. Петр ему похороны устроил, как енералу; из пушек палили, трубы трубили, ну и попы тоже были… На поминках, сказывали старики, за упокой души Щепотьева бочку вина выпили, славу ему воздавая…

– А не слыхал, дед, долго строилась государева дорога, не было задержки Петру и его войску?

– Какое, сделали скорешенько! Царь позвал в те поры Щепотьева и говорит: «Ты, Михайло, здешних мест человек, знаешь натуру лесную, знаешь народ тутошний. Собери людей и лошадей, да чтоб в две недели дорога была готова, – мы по ней корабли протащим и всем войском пройдем…» – «Постараюсь, ваше величество, – ответил Михайло царю, – только дай, царь-батюшко, мне сто солдат вестовых – кликнуть по каргопольским и олонецким деревням и скитам клич своим именем, и все сделать постараюсь…» – «Бери сто солдат, – сказал Петр, – а мало будет, прибавлю». Ну и пошел тут приток людей в эти места, и пошел, да столько приехало людской силы от мала до велика! Лошадей тысяч десять было… Знамо дело, при каждой лошади два мужика, а то и три… Построили дорожку осудареву в десять дней. И войско вышло на озеро, и суда спустили, и парусы подняли. Петр собрал мужиков, царское спасибо сказал, нашим староверам доброе слово вымолвил: «Веруйте, – говорит, – в бога как хотите, воля ваша. Никаких притеснений вам ни от кого не будет. Я сам обожаю Никона, а протопопа Аввакума люблю за то, что упрям и настоятелен был, что те чугунный, царство ему небесное. Такие, как Аввакум, не сгибаются, их только силой ломать можно…» Наши мужики обрадовались такому царскому слову, вместе с солдатами «ура» прокричали, а Михайло Щепотьев тогда и говорит царю: «С этим народом, ваше величество, и не такие дела можно делать. Кремневый народ. Хоть в огонь, хоть в воду…»

– Похвально так рассуждать о предках, да и о Петре тоже достойно так говорить, – заметил Воронихин, слушая старика.