— Знаете что, Дарья Ивановна? — вдруг сказала моя новая коллега. — Какой-то усталой и растерянной Вы выглядите. А давайте-ка мы с Вами вернемся в школу на часок, в учительской чайку попьем, поболтаем? А потом домой вместе пойдем. В учительской как раз сейчас никого нет. А ежели Вы проголодались, то с собой у меня кое-что имеется, перекусим, — и она указала на бумажный кулек, который держала в руке. — Вот, у метро купила. Признаться, по дороге один уже уплела, вкусные больно.

Уловив чудесный аромат свежих пирожков с ливером, который исходил от бумажного кулька, я мигом согласилась. Медовик с кофе — хороший перекус, конечно, но уже захотелось чего-то посущественнее. Что ж, если я действительно работаю в школе, то неплохо было бы туда наведаться перед завтрашним рабочим днем, разузнать, что к чему. Поболтаю с милой преподавательницей алгебры или геометрии. К какой из этих дисциплин тангенсы и котангенсы относятся, я не помню.

— Поможете, Дарья Ивановна? — с надеждой спросила моя новоиспеченная коллега, протягивая вновь мне сумку.

Я улыбнулась про себя, сообразив: милая дама зовет меня попить чайку в аудитории, дабы расположить к себе и попросить потом донести отнюдь не легонькую сумку с тетрадями до дома, а заодно она страсть как желает услышать пикантные подробности о моем романе с таинственным незнакомцем, проводившим меня на работу. Что ж, донести тетрадки с тангенсами-котангенсами мне не в тягость, а ознакомиться с новой обстановкой — сейчас как раз то, что нужно.

Радостно кивнув, я зашагала вслед за Катериной Михайловной по ступеням школы, пропустив бегущую навстречу стайку малышей с октябрятскими звездочками на груди.

— Здрасти… Здрасти… Здрасти… — выпаливал каждый, пробегая мимо нас.

— Эх, дети, — укоризненно покачала головой Катерина Михайлова и, солидно вышагивая, двинулась вперед. Я направилась вслед за ней, как когда-то шла вслед за Лидой и Верой, оказавшись впервые в жизни в Москве, да еще — в Москве пятидесятых. Советская московская школа выглядела довольно неплохо: большие окна, высокие потолки, широкие коридоры с натертым паркетом. Кажется, это и есть тот паркет, который натирали мастикой. Интересно, это новое здание или еще дореволюционное? На новостройку вроде не похоже. Может быть когда-то здесь был юнкерский или кадетский корпус, и провинившиеся воспитанники тоже чистили паркет, как персонажи фильма «Сибирский цирюльник»?

Проходя мимо открытой двери с табличкой «Актовый зал», я мельком увидела широкую сцену и большой бордовый бархатный занавес. В конце коридора виднелась парочка ребят, которые, пробежавшись, лихо раскатывались по паркету, не хуже теперешних парней на электросамокатах, только не так быстро, конечно.

— Ольховский! Соболев! Нельзя кататься на паркете! — одернул их вдруг зычный голос. От неожиданности я даже отскочила в сторону. Позади нас внезапно возник строгий мужчина с усами и в халате. В руках он держал ящик с инструментами. Наверное, трудовик. Интересно, почему все трудовики так или иначе похожи друг на друга? Когда я училась в школе, у мальчиков уроки труда преподавал немногословный Геннадий Палыч, тоже с усами и в халате. Похожий трудовик был и в школе у Димки.

Мальчишки, закладывающие очередной крутой вираж на паркете, послушно остановились, похватали стоящие на полу ранцы и побежали к выходу, пробормотав очередное: «Здрасти…».

— Здравствуйте, Катерина Михайловна! Дарья Ивановна, мое Вам почтение! — расплылся в улыбке трудовик, оглядывая меня с головы до ног пристальным взглядом.

— Добрый день, Климент Кузьмич, — сухо и безэмоционально поприветствовала его Катерина Михайловна и, остановившись у двери с надписью «Учительская», открыла ее.

— Пойдемте, Дашенька!

Вслед за грузной Катериной Михайловной, которая царственно вплыла в учительскую, заняв своими телесами существенную ее часть, я, вновь заполучившая свои формы, которыми обладала в юности, просочилась внутрь и огляделась по сторонам. Никого, кроме нас, в комнате не оказалось. Отлично: значит, попьем чайку и пообщаемся вдвоем с новой знакомой. Ну а завтра, когда я чуть освоюсь в новой (или хорошо забытой старой?) обстановке, познакомлюсь со всеми остальными учителями. А заодно как-нибудь невзначай и аккуратненько выясню у говорливой и любопытной Катерины Михайловны, что за новоиспеченный хахаль у меня выискался. Неужто в параллельной реальности мы с моим ненаглядным Ваней снова воссоединились? Или это кто-то другой?

Внутри все выглядело почти в точности так же, как во время моей учебы в пятом классе школы. Тогда мне в первый и, кажется, в последний раз в жизни довелось побывать в учительской, правда, по не очень веселому поводу. Мы с тремя одноклассницами, Зиной, Машей и Альбиной, играя в «горячую картошку», случайно разбили мячом окошко в кабинете математики. Пришлось стоять, понуро потупив голову, смотреть на свой черный фартук на коричневом платье и выслушивать строгое назидание пожилого завуча Вилены Никифоровны…

— Задумались, Дашенька? Дарья Ивановна?

Я потрясла головой и огляделась. Обеспокоенная Катерина Михайловна осторожно тронула меня за плечо.

— Так, — пробормотала я, — задумалась. Извините.

— Полноте, полноте извиняться, душенька, — рассмеялась учительница и шутливо погрозила мне пальцем. — Знаю я Ваши думы думные. Небось о кавалере своем все размышляете? Годится в мужья аль нет? Вы, конечно, девушка в самом соку, на выданье, но бабий век короток, оглянуться не успеете, и станете, как я…

— Да я… — начала снова оправдываться я, испытав острое чувство неловкости. Терпеть не могу разговоров про тикающие часики.

— Ладно, ладно, шучу я, — рассмеялась Катерина Михайловна. — Не принимайте близко к сердцу. Все понимаю, выбор серьезный, поспешность в этом деле ни к чему. Вы, душа моя, у нас человек новый, да и прожили все ничего. Держитесь меня, чем могу — помогу, посоветую… Вот и чаек уже скипел, — она поманила меня за свой стол, отодвинула подальше стопки тетрадей, расстелила бумагу и поставила скромное, но такое вкусное угощение — два стакана чая, красную сахарницу в белый горошек и большую тарелку пирожков с ливером. Поняв только сейчас, какая я голодная, я мигом схомячила горячий наивкуснейший пирожок и залпом выпила целый стакан сладкого чая, который моя новая знакомая насыпала в кружку из жестяной коробки и согрела при помощи кипятильника. Надо же, кипятильник… Сто лет их не видела. Последний раз пользовалась им, кажется, в юности, когда только-только устроилась на работу в магазин. А еще — в детстве, когда с родителями куда-то ездили на поезде.

— Можно было бы, конечно, на кухню к поварам сбегать, с чайником, на плите скипятить, — неверно трактовав мой ностальгический взгляд на кипятильник, — сказала Катерина Михайловна, — да, боюсь, там уже закрыто.

— Ничего страшного, — уже бодрым тоном сказала я. — Все очень вкусно, спасибо большое!

Нехитрый советский перекус и правда придал мне сил и отвлек от мрачных воспоминаний. Настроение сильно улучшилось. Я согрелась, расслабилась и блаженно откинулась на спинку стула, оглядываясь вокруг. Пока все складывается как нельзя лучше: Катерина Михайловна мимоходом обмолвилась, что я тут — человек новый, стало быть, в школе работаю совсем недавно. А поскольку на дворе сентябрь, то я, скорее всего, и вовсе пришла сюда недели три назад. Учебный год-то только начался. Соответственно, я многого могу не знать и не понимать, поэтому стесняться расспрашивать других не стоит. Кроме того, кажется, словоохотливая дама, с которой я так удачно познакомилась сегодня на пороге школы, сама не прочь снабдить меня всей имеющейся информацией.

На стене учительской шестидесятых годов висел портрет картавого вождя с хитрым прищуром, а в углу на пьедестале стоял его бюст. Был и другой портрет: в отличие от учительской середины восьмидесятых, которую я помнила, вместо политика с родимым пятном на голове со стены на меня взирал лысый, полненький и курносый любитель принудительного посева кукурузы на неплодородной почве и — по легенде — стука ботинком по трибуне. Значит, культ личности уже развенчан, и государством управляет Никита Сергеевич Хрущев. Ну точно: над столом, за который плюхнулась Катерина Михайловна, висел календарь на 1963 год. Все числа в календаре до двадцатого сентября были зачеркнуты карандашиком.