– А знаете, кто я такой?

– Патрик, – сказала Дезире, входя в комнату. – Ты в порядке?

– У меня болит голова, – ответил он. – Это обычное для меня дурное влияние солнца. Все обойдется.

Она потрогала его лоб своими легкими пальцами:

– Я тебе не верю. Случилось что-то плохое, что-то еще, помимо встречи с мамой. Что произошло?

Он покачал головой:

– Нет, ничего.

Она отодвинулась от него с огорчением, тонко зазвенели ее браслеты.

– Патрик, ты меня все еще любишь? Он улыбнулся.

– Я всегда дурею от тебя с тех пор, как увидел в первый раз.

– Ну, это же совсем не то. Я говорю не только о постели, ты же знаешь.

– Дорогая моя, я тоже говорю не только об этом.

– Я полагаю… А ты хочешь знать, о чем я думаю? Если бы твоя жизнь сложилась по-другому, ты женился бы на более образованной женщине.

Он взглянул на нее, удивленный и тронутый до глубины души. Как же она могла хотя бы на йоту сомневаться в себе самой? Да, ни один из нас не знает другого.

– Но все сложилось именно так, и ты единственная, кто у меня есть, и только тебя я всегда хочу, только тебя.

Милая Дезире, самый надежный центр того мира, который вдруг дико завертелся в этот невероятный день. И он взял ее руку, прижал ее благоухающую ладонь к своей щеке, ища у нее привычного утешения.

– Я так беспокоюсь за тебя, – сказала она.

– Не надо. Я в полном порядке.

– Все так много требуют от тебя…

Она еще некоторое время стояла подле него. А когда он выпустил ее руку, она вышла из комнаты. Он же еще долго сидел, наблюдая за тем, как милосердный вечер постепенно накрывает бухту. И когда ночь опустила свою колышащуюся на ветру фиолетовую занавесь, он все еще сидел на том же месте.

Он думал о многих, очень многих вещах: о том, как падает камень и как колышется вода в водоеме и как произносятся слова и сотрясаются стены. Он думал о своих темнокожих дочерях с их внешностью, полученной от аравакских женщин, родоначальниц нынешних карибов. А теперь ко всему этому добавилась еще и кровь хозяев Элевтеры! И откуда-то из самой глубины его души возник звук, похожий на стон, как будто в груди его что-то сжималось, выворачивая ее, а перед его мысленным взором в это время проходили похожие одна на другую фигуры дам из усадеб, складываясь в невероятно пеструю смесь из горделивых шей, нежных лиц, белизны тел, белокурых волос, шелка и жемчуга. Но кто же, кто из них была она? И как всегда случалось в минуты его самых глубоких стрессов, он поднес к лицу свою руку и стал внимательно рассматривать узоры на кончиках пальцев и линии на ладони, словно они могли что-то ему открыть. Странно все это, странно и печально! И почему это все так важно для него!

Потом внезапно его губы изогнулись в слабой и кривой усмешке. Что должна бы сказать Марджори, холодная строгая Марджори, если бы она узнала? Он полагал, что она отнеслась бы к Фрэнсису довольно строго. И предчувствуя новые потери и одиночество, он подумал об отъезде Фрэнсиса. Возможно, это была причина для разговора?

Давление, сказала Дезире, даже не понимая, какое оно и что собой представляет, какую причиняет боль!

Ах, когда-нибудь он, конечно, должен будет рассказать о том, что узнал сегодня. Он не станет сохранять это до самой своей смерти невысказанным, не сможет позволить Фрэнсису уехать, не поведав ему правды. И не важно, кто при этом пострадает. Об этом следует сказать.

Но шли часы, и он начинал понимать, что время для этого еще не пришло. В данный момент в жизни каждого из них было и без того достаточно неразберихи и напряженности, чтобы создавать новые. Зачем сжигать Элевтеру еще раз?

Нет, пусть все останется как было, живое и мертвое, хотя бы на какое-то время. Пусть все успокоится.

Патрик придвинул кресло поближе к столу и отставил телефонный аппарат в сторону. Он все еще считал смешным иметь сразу три телефона. Возможно, они и были необходимым дополнением к положению Николаса, придавая ему ощущение власти и создавая впечатление, что его письменный стол как раз и есть «руль управления» страной. Но Патрик в них не нуждался.

Он снова взял свою ручку, возвращаясь мысленно к тому, что он считал своей «тронной речью» или докладом о «положении государства», первым после его прихода на эту должность, первым отчетом.

«…Переговоры о кооперативных фабриках», – написал он. «Два канадца и один американец, поверив в стабильность экономического климата на нашем острове, хотят производить легкую хлопчатобумажную ткань определенных расцветок, используя наших местных талантливых мастеров. Производитель мебели…».

Он встал из-за стола и подошел к высоким окнам, из которых можно было видеть за верхушками деревьев, плавно спускающихся по склону, гавань и старинные постройки вдоль Причальной улицы. Вон там и находится эта власть, думал он, там, в расположенных друг за другом банках с металлическими дощечками, на которых стоят названия крупнейших банков Лондона, Канады и Нью-Йорка. Если дадут нам займы, мы сможем… И пока он стоял так, у него в голове вспыхивали и исчезали ряды чисел.

Одновременно он наблюдал за пульсировавшей в городе жизнью. Там, у причала грузили на судно бананы. Длинная вереница женщин вилась от стоявших в очередь грузовиков к причалу. Каждая женщина получала словно подарок большую гроздь бананов на голову и, покачиваясь как танцовщица, чтобы сохранить равновесие, несла ее в трюм судна. Здесь ничего не изменилось.

Он прошелся взглядом по Причальной до низкого кирпичного здания, где Кэт будет, вероятно, допоздна работать над выпуском «Рупора», принимая все, что свалилось на ее голову с достоинством и природным тактом. Именно это ее достоинство и тревожило его более всего. Было бы легче, если бы она плакала. Но он понимал, что Фрэнсис не может избежать того, что ему предстояло. В жизни почти все непросто. Да и разве можно решить, кто для тебя важнее – ребенок или женщина! Особенно, если этой женщиной была Кэт!

Вот через бухту пронеслось водное такси, легко скользящее точно морская чайка. Оно остановилось у причала прямо напротив дверей магазина Да Кунья. На Причальной теперь было несколько новых модных салонов. Эти маленькие лавочки-бутики появились вслед за постройкой отелей, но магазин Да Кунья все еще оставался королем среди таких заведений. Как нравились Дезире продававшиеся там платья и шали, а также всякая красивая мелочь! И вдруг ему вспомнилась она, вертящаяся в только что купленном там белом платье. О, это было, должно быть, еще до того, как родились девочки. Эта картина представилась ему совершенно отчетливо: платье было пышным с короткой юбкой, а по всему платью – алые маки. Ужасно дорогое, вспомнил он, непомерная цена за какие-то несколько ярдов материи! Она засмеялась и сказала, что он в этом ничего не смыслит. И это была правда. Но она была так хороша! Да она хороша и теперь. Когда его выбрали, Да Кунья предложил ей скидку, но он отказался от этой привилегии, несмотря на ее протесты, и запретил ей пользоваться ею. Это было дело принципа: не становиться чьим-либо должником за оказанные ему услуги.

Он чувствовал, что взял хороший старт. Даже по прошествии столь короткого времени он уже мог убедиться в том, что плантаторы, относившиеся к нему поначалу, мягко говоря, прохладно, начинали с определенной уверенностью поддерживать его. Они видели, что он пытается вытянуть страну на хороший средний уровень. В прошлую субботу он обратился ко всем гражданам с призывом отработать день бесплатно на благо страны, сажая деревья, ремонтируя школы или очищая от мусора территорию больницы. Реакция была ну просто великолепной! Повсюду это начинание встречалось с энтузиазмом. Он тоже вышел из офиса и потрудился вместе со всеми, и это чудесным образом изменило моральный климат. Да, народ проникался добротой.

Конечно, имели место и злобные выпады, отголоски эпохи Мибейна, и этого нужно было ожидать. Тем, кто делал себе состояния, торгуя наркотиками, например, новый режим был отнюдь не по душе. С ними и с левыми, неизменно совавшимися во все и подрывавшими любое дело, было всегда немало хлопот.