Лукреция ответила:

– Больше всех на свете я люблю тебя, моего супруга. А к отцу питаю другие чувства. Почитаю – как, может быть, почитают Бога. Он всегда был со мной, добрый и мудрый.

Ах, Альфонсо, знал бы ты, сколько душевной щедрости он подарил мне! Нет, его я люблю не так, как тебя… ты – часть меня… с тобой мне хорошо и спокойно. И ты превосходный любовник. Но он… он – наш святой отец, а я – его дочь. Пожалуйста, не сравнивай мою любовь к тебе и к нему. Позволь мне быть счастливой – с тобой и с ним.

Альфонсо внезапно вспомнился саркастический смех Чезаре. Он даже вздрогнул – от зловещего предчувствия, что тень этого человека будет всю жизнь преследовать его, омрачая самые счастливые моменты, оскверняя его чистую любовь.

Но он ни словом ни упомянул о Чезаре.

Как и Лукреция, Альфонсо хотел наслаждаться их сегодняшним счастьем. Не заглядывать слишком далеко в будущее. Какой смысл задумываться над завтрашним днем, когда нынешний так неповторимо прекрасен? Кто же будет расстраивать себя мыслями о грядущих вьюгах, пируя на душистой зеленой траве перед Колизеем? Ведь никто не станет портить чудесный летний вечер, говоря: «А вот через месяц-другой здесь будет вовсе не так хорошо».

Санча потеряла покой. Ей очень не хватало прежних бурных свиданий с Чезаре. Она уверяла себя в том, что ненавидит его, и со времени разлуки сменила множество любовников, но ни один из них по-настоящему не удовлетворял ее.

Она постоянно думала о том, как он живет во Франции, как ухаживает за Карлоттой, законной дочерью ее дяди; эти мысли причиняли невыносимую боль. Ее, которую обвиняли в колдовстве, удивляясь такой неслыханной власти над мужчинами, ее, которую еще не покидал ни один любовник, ее унизили, оскорбили бесцеремонно и открыто, потому что прежде все знали о намерении Чезаре жениться на ней.

И вот, со своим французским герцогством и своими французскими владениями, он возомнил себя слишком важной персоной для брака с незаконной принцессой – позарился на более выгодную партию.

Она могла сколько угодно кричать на служанок, а в полночь, запершись в своих покоях, вонзать острые иглы в восковую фигурку, хранившуюся в ее туалетном столике, – это ничего не меняло. Все равно по щекам текли слезы. Она знала, что никакой другой мужчина не способен так волновать ее.

На людях Санча пыталась казаться веселой, всеми силами старалась скрыть досаду, но при папском дворе было слишком хорошо известно, какие чувства она питала к Чезаре. А кроме того, за ней пристально следил один человек, собиравшийся использовать ее в своих политических интересах.

Этим человеком был кардинал Асканио Сфорца, брат миланского герцога Лудовико и кузен того самого Джованни Сфорца, с которым не так давно развелась Лукреция. Их семья и прежде не доверяла Александру, а теперь, когда Валентино намеревался жениться на принцессе Неаполитанской, француженке по материнской линии и воспитаннице французского двора, союз Франции и Ватикана казался почти очевидным. С другой стороны, легко было предположить, что со смертью короля Карла французские территориальные претензии отнюдь не уменьшились и однажды французы снова вторгнутся на их землю. Если это случится, то Милан – права на который уже давно предъявлял дом Орлеана – станет первой целью нападения. В прошлом Лудовико уже лишали герцогства, и он вовсе не горел желанием вновь уступать кому-то свой титул. Вот почему всех членов семьи Сфорца так встревожил визит Чезаре Борджа во Францию, в гости к их заклятому врагу.

Считалось, что женщины имели большое влияние на Папу. Злые языки даже называли его самым похотливым мужчиной в Италии. Зная об этой слабости Александра, Асканио Сфорца решил в отсутствие Чезаре подобраться к Папе с помощью дамы, близкой к папскому двору.

Вот он и пригласил к себе Санчу, вскоре после чего получил возможность прощупать глубину ее озлобленности семейством Чезаре.

– Как я понимаю, – лукаво начал он, – ваш дядя ошеломлен той честью, которую собирается оказать ему Валентино!

Санча не смогла совладать с гневом.

– Честью! – воскликнула она. – Мой дядя вовек не уступит его смехотворным притязаниям! Чезаре может сколько угодно просить руки Карлотты – все равно не получит ее.

– У Борджа будут кое-какие аргументы в их пользу.

– До тех пор, пока не зайдет речь о замужестве с дочерью моего дяди.

– Но существует могущественный альянс – между Францией и Ватиканом.

Санча сверкнула глазами.

– Порочный альянс! – воскликнула она. – Не так давно французы разграбили половину Италии. Я очень хорошо помню, как они захватили Неаполь и отняли трон у моего отца. Он из-за этого лишился рассудка. А нам пришлось скрываться на острове Иския. Странно, что Валентино решил подружиться с теми, кто причинил столько несчастья Италии.

– В самом деле, странно и подозрительно, – пробормотал Асканио. – Полагаю, люди, пострадавшие в те годы, должны всеми силами препятствовать укреплению этого союза. Вы согласны?

– Всей душой.

– Герцог Миланский очень тревожится за свое будущее.

– Еще бы! У него есть все основания для беспокойства.

– Неаполитанское королевство тоже пострадало от французов.

Санча кивнула.

– Неаполь и Милан в прошлом враждовали, – сказал Асканио. – Но перед лицом общей опасности наши старые разногласия должны быть забыты.

Санча снова кивнула. Ей уже давно хотелось занять себя какой-нибудь интригой, а эта интрига была направлена против ее неверного любовника. Она воспрянула духом. Разумеется, для падения Чезаре Борджа брат миланского герцога мог сделать больше, чем те заклинания, которые Санча шептала, вонзая острые иглы в восковую фигурку на ее туалетном столике.

Впрочем, к Асканио Сфорца у нее был и другой интерес.

Теперь у Лукреции и Альфонсо появился свой небольшой двор, и в покоях дворца Санта Мария дель Портико с утра до вечера не утихало веселье. Зная об артистических пристрастиях молодых супругов, здесь собирался весь интеллектуальный цвет римского общества.

Однажды в их салон Санча привела кардинала Асканио Сфорца.

Увидев их вдвоем, Лукреция удивилась – вражда между Миланом и Неаполем все еще продолжалась. Тем не менее она радушно приняла обоих. А пока юная Борджа развлекала кардинала игрой на лютне, Альфонсо взял сестру под руку и спросил, что ее заставило привести с собой такого человека, как Асканио Сфорца, – не только члена семьи, враждующей с арагонцами, но и близкого родственника первого супруга Лукреции, еще недавно распускавшего грязные сплетни о ней.

Санча обворожительно улыбнулась.

– Альфонсо, – сказала она, – ты любишь Лукрецию, а Лукреция любит тебя. Вдвоем вы счастливы. Но неужели ты забыл те чувства, с которыми приехал в Рим?

– Тогда я еще не знал Лукреции.

– Вспомни, Альфонсо! Ты ведь боялся не только ее.

– Его Святейшество стал моим другом, а Чезаре больше здесь нет.

– Ах, братец мой! Настроение Папы переменчиво, а Чезаре не будет вечно оставаться во Франции! Он хочет добиться руки моей кузины Карлотты. Если это ему удастся, он вернется в Италию.

Альфонсо нетерпеливо покачал головой. Ему хотелось наслаждаться своим счастьем, а мысль о возвращении Чезаре могла испортить не только сегодняшний, но и завтрашний день.

– Ему не позволят жениться на Карлотте.

– Разумеется! – воскликнула Санча. – Но тогда может случиться, что он приведет с собой французов. Альфонсо, ты еще не забыл наше бегство на остров Иския? А помнишь, как вернулись в Неаполь? Помнишь, что мы там увидели, что слышали собственными ушами?.. Если придут французы, все это повторится!.. Только теперь с ними будет маршировать Чезаре Борджа, их верный союзник!

– Борджа… будет воевать против Неаполя?

– Против Неаполя, против Милана и против всей Италии. Это семья коварных изменников, а Чезаре не очень-то дружелюбен к тебе, Альфонсо.

– Ох, лучше не вспоминай о нем. Может быть, во Франции с ним произойдет какой-нибудь несчастный случай. Вряд ли французы полюбят его.