Небольшая группа всадников направлялась из Неаполя в Рим. Впереди всех скакал стройный молодой человек лет семнадцати. Расшитый золотом камзол, дорогое рубиновое ожерелье, почтительность, с которой обращались к нему спутники, – все говорило о его знатности и богатстве. Если бы не понурый вид, он выглядел бы одним из тех счастливчиков, что живут припеваючи и ничуть не тревожатся о завтрашнем дне.

О настроении юноши можно было судить по тому, как держалась его свита. Никто не улыбался, не смеялся, не шутил. Все хмурились и с явной неохотой пришпоривали коней. Казалось, они бы с удовольствием повернули их и помчались в обратную сторону.

– А ведь до Рима уже недалеко, – обратился юноша к человеку, скакавшему позади.

– Меньше суток пути, мой господин, – откликнулся тот.

Его слова облетели кавалькаду, передаваясь из уст в уста и повторяясь, как эхо отдаленного грома.

Юноша оглянулся на своих спутников. Он знал, что ни один из них сейчас не хотел бы оказаться на его месте. О чем это они переговаривались за его спиной? Что значили их сочувственные взгляды? Он догадывался. У них на уме было вот что: наш молодой герцог скачет прямо в уготовленную ему ловушку.

Внезапно его охватила паника. Пальцы судорожно вцепились в поводья. Захотелось рывком дернуть их на себя, обернуться к слугам и крикнуть, что ни в какой Рим они не поедут. Ах, путь в Неаполь для них заказан? Хорошо! Они станут разбойниками. Их врагом будет неаполитанский король. И Его Святейшество Папа Римский. Пусть начнется настоящая война! Все лучше, чем ехать в Рим.

Но он знал, что сопротивляться бесполезно. Он должен был прибыть в Рим.

Всего несколько месяцев назад он и представить не мог, что какое-либо событие способно нарушить его безмятежное бытие. Возможно, правы были те, кто говорил, что его отрочество слишком затянулось. Но ведь жизнь была так прекрасна! Каждый день он охотился и каждый вечер возвращался с добычей, чувствуя приятную усталость, мечтая поскорее сесть за стол, а завтра утром снова отправиться на охоту.

Следовало бы ему помнить, что член королевской династии Арагона не может до скончания века вести такую восхитительную, но – как сказал бы король – бесцельную жизнь.

Настал день, когда ему велели предстать перед королем.

Дядя Федерико встретил его радостным «Добро пожаловать, мой дорогой!» и широкой улыбкой на добродушном лице – король слыл большим весельчаком, а то, что он собирался сказать племяннику, казалось ему неплохой шуткой.

– Сколько вам лет, Альфонсо? – спросил он.

Когда Альфонсо ответил, улыбка на лице его дяди стала еще шире.

– Мальчик мой! – воскликнул он. – В таком случае вам пора жениться!

Это утверждение не было великой новостью. Альфонсо знал, что вскоре у него появится жена. Но оказалось, что дядя Федерико, этот признанный шутник, еще не все сказал.

– Пожалуй, вы не совсем достойны невесты, которую я подобрал для вас, – помолчав, добавил он. – Все-таки незаконнорожденный отпрыск, пусть даже из такого знатного рода, как наш… Нам следует облагородить ваше имя! Итак, Альфонсо Арагонский, вы станете герцогом Бишельи и принцем де Квадрата. Что вы скажете об этих титулах?

Альфонсо выразил готовность в любую минуту принять их. И заметил, что ему не терпится поскорее узнать имя невесты.

– Всему свое время, всему свое время, – пробормотал король с таким видом, будто желал продлить удовольствие от своей шутки.

Альфонсо вспомнил, как несколько лет назад дядя Федерико – тогда еще не король, а только брат короля – вернулся из Неаполя и рассказал, как исполнял роль доверенного лица на свадьбе сестры Альфонсо и Гоффредо Борджа; как к удовольствию всей честной компании – и в особенности Его Святейшества – изображал из себя девицу, насмерть перепуганную встречей с будущим супругом. Все знали, что Санча уже давно не была робкой девицей, и шутка удалась на славу. В семействе Борджа ценили чувство юмора.

Альфонсо тогда подумал, что дядя хочет разыграть с ним какую-нибудь похожую сценку.

– Вам семнадцать лет, – сказал Федерико. – Ваша невеста немного старше вас. Ей восемнадцать, и она слывет самой красивой девушкой Италии.

– Как же ее зовут, сир?

Федерико подошел к племяннику и приблизил губы почти к самому его уху.

– Мой дорогой Альфонсо, – прошептал он. – Чтобы стать герцогом Бишельи и принцем де Квадрата, вам нужно жениться на дочери Его Святейшества. На Лукреции Борджа.

Спокойная жизнь Альфонсо закончилась в тот момент, когда дядя прошептал это проклятое имя. О семействе Борджа ходило немало зловещих слухов, и его будущая невеста не избежала их. Перед Папой Римским трепетали многие. Говорили, что он попал под власть потусторонних сил – да иначе и быть не могло, если в свои шестьдесят семь лет Его Святейшество сохранил бодрость цветущего юноши. В проницательности и коварстве с ним по-прежнему никто не мог сравниться, а сплетники еще и поговаривали о том, что любовниц у него было такое же множество, как и в дни его молодости. Но опасаться следовало отнюдь не его темперамента и не искушенности в дипломатических хитростях.

В Италии уже давно потеряли счет таинственным смертям, которые постигали людей, тем или иным образом не устраивавших Папу. Кровавые злодеяния молва приписывала также его сыну Чезаре, и, где бы ни упоминались эти два имени, самые храбрые мужчины вздрагивали и опускали глаза, поскольку было известно, что даже взгляд может навлечь гнев всесильного Борджа – а этот гнев заканчивается либо ножом наемного убийцы и последующим сбрасыванием тела в мутные воды Тибра, либо – что гораздо хуже – приглашением к обеденному столу Его Святейшества. Те, кто жил в тени Борджа, никогда не могли позволить себе потерять бдительность; им приходилось каждую минуту быть на чеку, все подмечать и во всем искать скрытый смысл.

Вот в какой тени дядя велел поселиться молодому Альфонсо – и не где-нибудь с краю, а в самой середине, в ее самом беспросветном мраке.

Его шурином должен был стать тот самый Чезаре Борджа, который еще совсем недавно обагрил руки кровью своего родного брата. Кое-кому казались странными его отношения с Лукрецией – говорили, что он питал к ней далеко не родственные чувства. Иные даже утверждали, что его врагом становился всякий, кто пользовался у нее успехом; в таком случае холодные глаза Чезаре Борджа должны были первым делом присмотреться к ее жениху.

А Лукреция? Какой видел ее этот молодой жених, что так неохотно ехал по дороге в Рим?

Бесстыжая распутница. Джованни Сфорца, состоявший с ней в разводе, кое-что порассказал о порочных забавах своей бывшей супруги. Правда, этот человек не был беспристрастным судьей – ведь на память о женитьбе Папа оставил ему позорное клеймо импотенции. Дядя Федерико говорил, что Сфорца хотел бы отомстить – да что же мог поделать, как не злословить о женщине, чья семья настаивала на расторжении брака с ним? Но верно ли, что Лукреция была уже на шестом месяце беременности, когда перед кардиналами и епископами объявляла себя целомудренной девственницей? Верно ли, что ребенок, родившийся тремя месяцами позже, был тайком вынесен из Ватикана, а любовник убит вместе со служанкой, которая знала секреты своей госпожи?

Если во всех этих рассказах была хоть толика правды, то что можно было подумать о женщине, к которой дядя послал его? Сейчас Папа и его кровожадный сын желали скорейшего заключения брака, но что если они разочаруются в нем? Джованни Сфорца избежал смерти – но какой ценой? Доволен ли он своей нынешней жизнью?

Какая судьба ожидала новоиспеченного герцога Бишельи?

Его страхи росли по мере приближения к Риму.

Эти страхи могли бы в какой-то степени рассеяться, если бы он сейчас видел будущую супругу. Лукреция сидела в своих покоях, склонившись над вышиванием. Золотистые пряди свежевымытых волос то и дело спадали на ее бледное лицо. Она очень похудела за последнее время – никак не могла оправиться от постигшего ее горя.