По чистой случайности в конце 60-х она увидела его продавцом в одном из антикварных магазинов Нью-Йорка, в окрестностях Четвертой авеню. Борджезе к тому времени уже умер, и Элизабет жила и работала в Санта-Барбаре, в Калифорнии, где — до того, как занялась вопросами экологии, — руководила Центром изучения демократических институций. Джо, который так и остался холостяком, отказался от попыток сделать карьеру пианиста и теперь отдался своей второй страсти: книгам.

— Ты больше не играешь?! — Она знала его нелегкий характер и поэтому была не особенно удивлена тем, что, по всей вероятности, он ни с кем не мог ужиться надолго. Но чтобы человек, рожденный для музыки, больше не музицировал? Элизабет едва ли могла в это поверить.

— Этим не проживешь, Элизабет. Хотя иногда я сочиняю.

На вопрос, можно ли ей увидеть что-либо из его сочинений, он ответил:

— Может, попозже. Не знаю, действительно ли оно того стоит.

Джо нравилась его новая жизнь, прежде всего потому, что давала ему время для чтения. Одно из своих собраний он особенно ценил: произведения американского поэта Уолта Уитмена…

— Ты должен понять: то, что мой отец значит для меня, Уолт Уитмен значит для Джо, — сказала Элизабет. — Наряду с музыкой, это его величайший герой и его величайшая страсть. Быть может, Уитмен захватывает его больше, чем тебя — творчество моего отца.

— А у него не было книг Томаса Манна?

— Только одна, Doktor Faustus, и еще две лекции, к которым отец особенно был привязан: Von Deutscher Republik [О Германской республике] и Vom zukünftigen Sieg der Demokratie [О грядущей победе демократии]. И как ты думаешь, почему именно эти лекции?

— Вероятно, потому, что твой отец цитирует там Уитмена.

— Да! Может быть, ты такой же сумасшедший, как Джо. Как бы то ни было, я рада, что вы с ним познакомитесь.

— А он еще работает в антикварном магазине? Тогда я с удовольствием зайду туда, раз уж я здесь, в Нью-Йорке.

Но магазин больше не существовал. В середине 70-х годов его владельцу пришлось убедиться в отсутствии у предприятия цветущего будущего, и Джо пришлось искать другую работу. Он снова сделался пианистом, выступая на круизных судах, плавающих вдоль западного побережья Мексики.

24 апреля 1978 года, в день своего шестидесятилетия, Элизабет получила по почте конверт, содержавший два сюрприза. Джо положил для нее на музыку стихотворение Уолта Уитмена, присовокупив к нему объявление о рождении своей дочери. На карточке было написано: «Now all is well. The little girl is beautiful. I feel peace and happiness» [ «Теперь всё прекрасно. Малышка великолепна. Я обрел мир и счастье»].

Хотя Джо вместе с женой-певицей и маленькой дочерью продолжал плавать вдоль тихоокеанского побережья, а Элизабет получила профессуру в Галифаксе, их контакт не прервался. «О’кей, ты видишь перед собой Атлантику, а я Тихий океан, но эти океаны в любом случае связывают нас друг с другою), — сказал он ей в разговоре по телефону. И впервые за сорок лет у Элизабет появилось ощущение, что у него всё в порядке. Он объявлялся раз в несколько месяцев, спрашивал Элизабет о ее работе и с упоением рассказывал о своем ребенке. Но в начале 1988 года пришла грустная весть. Его дочь, которой тогда было уже десять лет, умерла от какой-то тропической болезни. Две недели она была в лихорадке, и врачи так ничего и не смогли сделать. Джо был убит, а Элизабет чувствовала себя так, словно потеряла собственного ребенка, хотя она ни разу не видела эту девочку. Два года спустя Джо перебрался в Нью-Йорк. Его брак, по-видимому, не выдержал тяжелой депрессии, в которую он безнадежно впал. И словно этого было еще недостаточно, его поразил тортиколлис, весьма неприятное заболевание, при котором происходят непроизвольные движения головы и играть на фортепиано становится невозможно. Он сказал Элизабет: «Я американец. Я не могу жить в Канаде. Но я хочу быть не совсем далеко от тебя и жить в городе Уолта Уитмена». Где именно он живет, ей неизвестно. Где-то в центральной части, больше он ничего не сказал. Наверное, потому, что стыдился своей бедности. Элизабет никак не отваживалась намекнуть, что могла бы ему помочь. Его телефона она тоже не знала. Он звонил ей сам. Они встречались несколько раз в год, всегда в его излюбленном месте: на скамейке в Центральном парке, на западном берегу большого водоема, неподалеку от 91-й улицы. Он приходил туда всегда во второй половине дня — глотнуть свежего воздуха — и обычно встречал там своего друга Эмилио Контини, итальянца, которого знал еще со времен работы в антикварном магазине. 11 сентября 2001 года Элизабет в отчаянье ждала звонка Джо, после того как узнала, что Twin Towers [Башни-Близнецы] подверглись воздушной атаке. Как только телефон заработал, он позвонил: «Не беспокойся, Элизабет. Со мной всё в порядке». Элизабет сообщила, что через два месяца будет в Нью-Йорке, и он ответил: «Я хотел бы с тобою увидеться».

Так получилось, что Элизабет позвонила мне, когда я еще был в Нидерландах. Меня тронула и сама история, и то, что она рассказала ее именно мне. Хотя она ни словом не обмолвилась, у меня было сильное чувство, что это история двух людей, которые были рождены друг для друга, хотя никогда не признавались во взаимном влечении, но — в конце концов — никогда не упускали друг друга из виду. И еще сильнее у меня было чувство, что на их встрече в Ривер-кафе мне ни в коем случае не нужно присутствовать. Но Элизабет настаивала: «Нет, я хочу, чтобы ты пришел. И Джо тоже хочет. Ты должен прийти».

Человек, ровно в половине восьмого занявший место за нашим столом, был низкого роста, худой как щепка, старый, борода его вполне подошла бы поэту, которого он выбрал своим героем. Его пиджак, судя по всему, был куплен лет двадцать тому назад, отважные попытки удалить несколько пятен не вполне удались. Он заказал пиво и, сделав первый глоток, прижал голову к плечу, чтобы сгладить покачивание. Испытываешь странное чувство, сидя напротив человека, голова которого находится в постоянном движении; несмотря на всю историю его жизни, рассказанную Элизабет, я никак не мог придумать, что мне сказать. Поскольку мой сосед по столу был полностью поглощен попытками пить свое пиво и потому молчал, в конце концов я спросил — глупо, ибо вполне мог бы предвидеть ответ, — бывал ли он здесь когда-либо раньше.

— Нет.

— Какой отсюда прекрасный вид!

— Нет, этот вид вовсе не кажется мне прекрасным. Нет, с тех пор как эти две башни больше не стоят там.

Он, должно быть, заметил мое смущение и добавил уже более дружелюбно:

— К счастью, the Mighty Woman [Могучая Женщина] стоит, как прежде. Вид на нее отсюда прекрасен, и к тому же это так утешает.

— The Mighty Woman?

— Да, статуя Свободы! Вы знаете стихи Эммы Лазарус на ее постаменте?

Никогда не забуду минуту, когда увидел ее впервые. Вы знаете, что Элизабет и я приплыли в Нью-Йорк на одном и том же пароходе?

— Да, она мне рассказывала. Я сам еще не был около статуи Свободы и вообще на Эллис-Айленд. Но недавно я выяснил, что мой дальний родственник, Исаак Римен, прибыл из России 13 апреля 1909 года в Нью-Йорк пароходом компании Гамбург — Америка, и мне было бы интересно узнать, что с ним стало потом. Если завтра у меня будет время, попробую порыться в архивах на Эллис-Айленд, а потом побывать и у статуи Свободы.

— Боюсь, что это невозможно. Я могу ошибаться, но, насколько я знаю, Эллис-Айленд все еще закрыт. Меры безопасности. А что привело вас в Нью-Йорк?