Чао поблагодарил, настояв на том, чтобы заплатить часть суммы вперед, и Мунпа осторожно поместили на крытые носилки, которые сопровождала санитарка.
За молодым человеком хорошо ухаживали, и во многом благодаря его сильному организму предписания медиков оказались эффективными. Тем не менее Мунпа пролежал в больнице полтора месяца, прежде чем его сознание прояснилось до такой степени, чтобы он смог понять, что с ним произошло, и окреп настолько, чтобы гулять в больничном саду.
Сидя на скамейке под деревьями в окружении цветочных клумб, тибетец чувствовал себя так, словно родился заново, и прежний, добольничный Мунпа казался ему призрачной фигурой либо кем-то, кем он был в одном из прежних воплощений, человеком, который явно не был китайским торговцем, ныне греющимся на солнце в больнице Ланьду.
Этот другой Мунпа, Мунпа Дэсонг, умер или, точнее, его тело исчезло… Сие было очевидно. Люди видели, трогали его пустую одежду, лежавшую перед сиденьем Гьялва Одзэра, словно распростертое тело все еще находилось внутри нее. Одно из чудес гомчена. Мунпа это допускал. Он вспомнил, как приподнял тело отшельника, поправил его одежду, разложил на столике приношения и зажег лампады… те самые лампады, что продолжали гореть несколько лет спустя… да, он верил в чудо, в любые мыслимые чудеса, связанные с Одзэром. После того, как он оставил тело в ящике для медитации, после его ухода из скита могло произойти чудо. Гомчен, проявлявший лишь внешние признаки смерти, но не умерший на самом деле, сделал так, чтобы составные части его тела распались… подобно Марпе или другим дубтхобам… А что случилось с ним, Мунпа?.. Он помнил, как лежал у ног Учителя перед уходом из скита, но затем поднялся (он был в этом уверен) и ушел… Он странствовал по Китаю, наведывался к хоуи-хоуи в их песчаные края, был любовником Розовой лилии и гостем господина Ванга, похожего на Будду, дружил с Чао, Чао, приходившим накануне с ним поговорить, и в то же время оставался самим собой, Мунпа, торговцем, сидящим на лавке в саду больницы мекюо[90]. В таком случае… в таком случае… как относиться к этой пустой одежде, явно принадлежащей ему?..
А пустой ковчежец?.. Куда подевалась бирюза? Ее оттуда извлекли? Но кто?.. Не Лобзанг, это доказывал рассказ его любовницы. Одзэр?.. Нет, он верил в бирюзу и ее сверхъестественное происхождение. Об этом свидетельствовало бережное обращение гомчена с ковчежцем и почтение, с которым он относился к реликвии. Может быть, ковчежец был уже пуст, когда Одзэр получил его от своего умирающего гуру, а тот, в свою очередь, получил его пустым и так было испокон веков?.. Неужели волшебная бирюза существовала лишь в воображении лам-созерцателей и чародеев, которые передавали ее друг другу… которые верили, будто что-то передают, некую силу, заключенную в бирюзе, а на самом деле передавали лишь пустоту, нечто несуществующее?..
Тем не менее эта пустота, это небытие были действенными. Некоторые больные дрокпа выздоравливали, стоило им прикоснуться к ковчежцу или только мысленно обратиться к нему с просьбой, а во время засухи начинал идти дождь, после того как ковчежец поднимали к небу.
Из-за этой несуществующей бирюзы Лобзанг стал убийцей и слышал вопли гнавшихся за ним демонов-мстителей. Из-за нее он бежал в безлюдные просторы и был растерзан волками.
Из-за нее же он, Мунпа, ушел из родного края, отправившись на поиски Лобзанга и волшебной несуществующей бирюзы. Из-за нее Mунпа-дрокпа преобразился в китайского торговца, которому уже не суждено гонять стада яков на высокогорные пастбища.
Все участники этой истории суетились вокруг пустоты, движимые силой небытия!
Перед мысленным взором Мунпа вновь возник образ фрески из кельи монастыря Абсолютного Покоя. Марионетки, подумал он. Им не было нужды завлекать меня в свой круг, ведь я нахожусь среди них; все и вся находится среди них. «Мир — это фреска, написанная на холсте пустоты». Кто мне это сказал? Господин Ванг, дао-че из Сиду или настоятель монастыря Абсолютного Покоя?.. Уже не помню…
Mунпa устал, очень устал. И тут к нему пришла медсестра.
— Пора возвращаться, — сказала она. — Солнце зашло, вы можете снова заболеть.
Мунпа безропотно повиновался. Ему хотелось спать.
Наутро он чувствовал себя отдохнувшим и спокойным.
— Вы превосходно выглядите, — сказал ему врач, делавший обход. — Можете выписываться, когда пожелаете. Развлечения пойдут вам на пользу. Встречайтесь с друзьями, само собой с веселыми друзьями. Вероятно, вы пережили какое-то потрясение, из-за чего оказались в плохом состоянии, из которого мы вас вывели. А теперь, если какие-то события вас рассердили или расстроили, не думайте о них, смотрите в будущее. Вы еще молоды…
В самом деле, Мулла чувствовал, что он стал гораздо моложе.
На следующий день к нему пришел Чао; очевидно, китаец уже поговорил с врачом, так как он сразу предложил своему другу вернуться в караван-сарай. Мунпа тотчас же согласился.
— Тебе уже не нужно никакое лечение, только хорошее питание, — заявил приятель Мунпа. — Через несколько недель будешь таким же сильным, как раньше. Так меня уверял врач. И все же тебе было очень плохо. Поход в Гоби оказался неудачным, ты так и не разыскал вора.
— Я его нашел, — сказал Мунпа.
— Как?.. Ты же сказал мне, что нет!..
— Я нашел его потом.
— Здесь?.. Где он?
— Он умер.
— Умер? А как же ожерелье?
— Оно умерло, — повторил Мунпа.
— Как! Ожерелье умерло?
— Все умерло. Нет ничего, кроме марионеток, движимых могуществом ничто.
Чао подумал, что его друг снова заговаривается. Врач посоветовал ему не перечить Мунпа и развлекать его, поэтому он не стал требовать никаких объяснений.
— Завтра я за тобой заеду и мы поговорим уже дома, — сказал китаец.
— Отлично! — ответил Мулла.
На следующий день тибетец вернулся в караван-сарай, в свою маленькую комнатку с голыми степами, на которых не было никаких картин, смущающих покой. Дни снова пошли своим чередом, и никакие происшествия не нарушали их однообразия. Мунпа оставался молчаливым, по-видимому, втайне продолжая вести внутренний диалог; тем не менее эти разговоры с самим собой не поглощали всецело его внимания, так как он начинал все больше и больше и все более страстно интересоваться делами. Молодой человек проявлял смекалку и практичность, удивлявшие Чао. «Поистине, из этого дикаря из Цинхая может выйти ловкий и хитрый делец», — думал китаец, наблюдая за своим постояльцем…
Чао тоже стал неразговорчивым и подолгу сидел, углубившись в раздумья, но эти мысли, в отличие от тех, что одолевали Мунпа, были направлены совсем в другое русло.
Китайца известили о смерти его компаньона, заведовавшего принадлежащей ему лавкой в Урге. Покойный оставил после себя лишь малолетних детей и вдову родом из Ганьсу, которая собиралась туда вернуться, чтобы жить со своими родными. Лавка в Урге временно оказалась в руках старшего приказчика-монгола, довольно опытного в торговле человека, но Чао не решался оказать ему полное доверие, сделав своим компаньоном. Он думал о Мунпа с его несомненным деловым чутьем, который в качестве компаньона, участвующего в прибылях, должен был — Чао в этом не сомневался — зарекомендовать себя в высшей степени порядочным человеком. Кроме того, хотя Мунпа и был тибетцем, он раньше жил в Цинхае, китайской провинции, и, стало быть, в отличие от монгола, был отчасти китайцем. Это простодушное соображение было для Чао веским доводом, но, главное, он инстинктивно испытывал к Мунпа симпатию и даже полюбил его. В конце концов, китаец решился. «Я предложу Мунпа должность в Урге», — подумал он и стал ждать, когда его постоялец окончательно восстановит свои силы, подорванные болезнью.
Вскоре один случай неожиданно ускорил ход событий. К Чао прибыл монгольский караван. У заезжих торговцев оказалось несколько свободных верблюдов, и они искали какой-нибудь груз в придачу к собственным товарам, чтобы взять его в обратный путь. Чао понял, что это подходящий случай отправить в лавку в Урге разные товары, хранящиеся в здешнем магазине. Он также решил не упускать возможность послать туда Мунпа и, не мешкая, предложил ему сотрудничество, а также управление филиалом в Урге.
