***
Рингсби — главный информатор культа — обитал в подвале заброшенной прачечной. Когда-то он был их казначеем, теперь — последним хранителем тайн.
Я нашёл его сидящим в окружении свечей, с дрожащими руками и безумным взглядом.
— Пейн! — его голос сорвался на фальцет. — Я знал, что ты придёшь. Они сказали, что ты придёшь.
— Кто "они", Рингсби?
— Те, с кем никто не связывается. Никогда. — Его зрачки расширились до предела. — Даже Валькирия боялась их. Даже она!
Я схватил его за воротник.
— Анубис. Расскажи мне про культ Анубиса.
Рингсби побледнел ещё сильнее, хотя секунду назад это казалось невозможным.
— Они не культ, Пейн. Они... древнее. Намного древнее. — Он сунул мне в руки сложенный лист бумаги. — Склеп. Ищи в старом склепе на восточном кладбище. Там начало.
Внезапно его глаза расширились, рот открылся в беззвучном крике. А потом... его кожа начала тлеть. Без дыма, без пламени — он просто начал гореть изнутри, как будто какая-то невидимая сила выжигала его плоть.
Через несколько секунд от Рингсби осталась лишь горстка пепла и запах обугленной плоти. Я стоял, парализованный увиденным. Рингсби, человек, который смеялся в лицо смерти и играл с демонами, умер в состоянии абсолютного, неподдельного ужаса.
***
По дороге в участок мысли путались в голове. Я знал Рингсби — этот человек с улыбкой встречал вооружённые отряды спецназа. Что могло так напугать его?
Дождь усилился, превратившись в стену воды. Фары встречных машин размывались в золотистые пятна. Я не заметил грузовик, пока не стало слишком поздно.
Удар отбросил мою машину к обочине, мир перевернулся несколько раз. Когда всё остановилось, я висел вниз головой, пристёгнутый ремнём безопасности, с новой коллекцией порезов и, вероятно, парой сломанных рёбер.
Сквозь разбитое лобовое стекло, в пелене дождя, я снова увидел его. Анубис стоял посреди дороги, неподвижный и величественный, не обращая внимания на дождь. Он смотрел прямо на меня, и боль, пронзившая тело, была не от аварии — она шла откуда-то глубже, словно из самой души.
— Скоро всё закончится, Макс Пейн, — прозвучал голос в моей голове. Древний, глубокий, с акцентом вечности. — Больше больно не будет.
Темнота накрыла меня, и последнее, что я увидел — золотистый блеск шакальих глаз, смотрящих с чем-то, похожим на сострадание.
Глава 3. Красная линия.
Я очнулся в больнице, но не в той, где живые приходят лечиться. Бледные стены, пустые кровати, тишина, которая звенит в ушах громче выстрелов. Ни врачей, ни медсестёр — только эхо моих собственных шагов по кафельному полу и запах антисептика, смешанный с чем-то древним, как песок Египта.
Первую мумию я увидел в конце коридора. Она стояла неподвижно, завёрнутая в серые бинты, пропитанные тысячелетней пылью. Я моргнул, и она сделала шаг в мою сторону. Потом ещё один.
Беретта легла в руку как родная. Выстрелы в замкнутом пространстве больницы звучали как взрывы. Пули вырывали клочья пыльной ткани из иссохшей плоти, но мумия продолжала идти. За ней появились другие — из палат, из-за углов, словно кошмар, который отказывается заканчиваться.
Я отступал, отстреливаясь. Патроны заканчивались быстрее, чем мумии. Я нашёл пожарный топорик на стене и вогнал его в череп ближайшей твари. Она рассыпалась пылью, но остальные продолжали наступать.
В отражении хромированной поверхности медицинского шкафа я увидел его — Анубиса. Он наблюдал за мной, склонив свою шакалью голову набок, словно заинтересованный зритель в театре абсурда.
Я развернулся, выпустив всю обойму в то место, где он должен был стоять, но пули встретили только стену. А в окне напротив — снова он, наблюдающий, ждущий.
***
Холод пробирал до костей. Даже в разгар перестрелки, даже когда я бежал, уворачиваясь от мёртвых рук, пытающихся схватить меня, — холод не отступал. Боль в рёбрах, в плече, во всём теле становилась невыносимой. Каждый вдох был пыткой, каждый шаг — испытанием.
В аптечном шкафу я нашёл спасение — ряды пузырьков с таблетками. Морфин, оксикодон, викодин — друзья раненых и проклятие зависимых. Я проглотил сразу несколько, запив водой из-под крана. Боль отступила, сменившись туманом, в котором очертания реальности начали плавиться.
И тогда появилась красная линия.
Тонкая, кроваво-красная черта, протянувшаяся по полу больницы. Та самая, что когда-то вела меня через мой собственный дом, в ночь, когда я потерял всё.
Я знал, что должен следовать за ней. Знал и боялся.
***
Больничные коридоры исчезли, сменившись знакомыми стенами моей квартиры, но искажёнными, как в кривом зеркале. Фотографии на стенах двигались, оживали, глядя на меня с немым укором.
А потом я увидел её. Мона Сакс. Она шла впереди, её силуэт плыл в воздухе, словно дым от пистолетного дула. Я последовал за ней, как следовал когда-то, предав всё, что должен был защищать.
— Мона!
Она обернулась, и её лицо сменялось — то прекрасное, как в наши лучшие моменты, то окровавленное, как в последние секунды её жизни.
— Ты предал их ради меня, Макс, — её голос звучал одновременно отовсюду и ниоткуда. — Свою жену. Свою дочь. Их память.
— Нет! — мой крик эхом разносился по пустым комнатам. — Я любил их! Я пытался их спасти!
— После их смерти, — сказала Мона, растворяясь в воздухе, — ты нашёл утешение в моих руках. Ты позволил себе забыть. Разве это не предательство?
Она исчезла, оставив меня одного с правдой, которую я так долго пытался утопить в виски и адреналине перестрелок. Душевная боль пронзила меня сильнее любой пули. Я был мерзок сам себе, человек, продавший свою верность за мгновения забвения.
Красная линия вела дальше, через лабиринт воспоминаний и сожалений. Я шёл, сгибаясь под тяжестью вины, которую больше не мог игнорировать.
***
В конце пути стоял он. Анубис. Величественный и ужасающий, с глазами, полными древнего знания. Он сделал шаг в мою сторону, затем ещё один.
Я попятился. Развернулся. Побежал.
Но куда бы я ни бежал, меня встречали они — моя жена Мишель, улыбающаяся той улыбкой, которую я запомнил навсегда. Моя дочь Роуз, протягивающая ко мне свои маленькие ручки. И каждый раз, когда я приближался, их лица искажались, трансформировались в шакалью морду Анубиса, и они шли ко мне — неумолимые, как сама смерть.
Я оказался в тупике. Анубис приближался, его шаги медленные и неизбежные, как тиканье часов в комнате умирающего.
— Почему ты преследуешь меня?! — закричал я, поднимая пистолет, зная, что пули бессильны против бога смерти.
— Я не преследую, — голос, древний как сама вечность, звучал в моей голове. — Я освобождаю.
Его рука, иссохшая и сильная, сомкнулась на моём горле. Он поднял меня над полом, и красная линия под ногами исчезла. Я барахтался в воздухе, пытаясь вырваться, но сила, державшая меня, была нечеловеческой.
А потом он отпустил. И я полетел вниз, в бездонную тьму, где не было ни верха, ни низа, ни прошлого, ни будущего. Только падение. Вечное падение.
***
Время потеряло смысл. Я падал, окружённый свистом пуль, некоторые пронзали меня насквозь, но боль казалась далёкой, нереальной. Пули, которые я выпустил за все эти годы, возвращались ко мне, проходя сквозь плоть, вырывая куски души.
Но это уже не имело значения. Ничто не имело значения.
В конце падения была вода — тёмная, холодная, объятия которой приняли меня как старого друга. Я не сопротивлялся. Не пытался всплыть. Просто позволил себе погрузиться глубже.
И где-то на границе сознания я понял, что иду ко дну. К настоящему дну — не только этой чёрной воды, но и собственной души. Туда, где ждали ответы, которых я так боялся.
Анубис ждал. И на этот раз я не собирался бежать.
Глава 4. Кусочек счастья.
Телефон разорвал тишину квартиры, как выстрел в пустой церкви. Я открыл глаза, всё ещё чувствуя холод воды, в которой тонул во сне. Часы показывали 3:17 утра — время, когда звонят только с плохими новостями.
