Савинков торопливо вскрыл письмо Шешени, он редко волнуется, а сейчас у него даже дрожали руки. Да, это был хорошо знакомый ему характерный почерк его адъютанта — мелкий, четкий, чуть сваленный влево.

«Дорогой мой отец! — писал Шешеня. — Неделю работал над докладной, а на это письмо остался вечер, да и то не весь — Зекунов уезжает сегодня же… Пишу о самом главном, остальное расскажет в Варшаве Михаил.

В самом начале, в Смоленске, я попал в беду, вышел из которой хоть и с шумом, но благополучно. А в Москве меня ожидала новая беда — Зекунов сидел в тюрьме. Он служил в военизированной железнодорожной охране, в его дежурство произошло ограбление склада, и его посадили за халатность. К счастью, все обошлось недорого. Через месяц его выпустили и в наказание перевели на другую работу, а он на эту новую работу не согласился и ушел из охраны совсем. Теперь у него работа очень удобная для нашего дела.

Я устроился в Москве неплохо, имею комнату почти что в центре. Работаю пока в полувоенной организации по закупке лошадиного фуража, но работа не постоянная, а, как здесь говорят, по договору. Пока что потерпим, а там посмотрим. Возможности есть, и хорошие.

Теперь о самом главном… Все получилось неожиданно и даже, прямо скажу, случайно. Я встретил в Москве на улице человека, которого хорошо знал по первым годам войны, он был в штабе нашего полка. Мы с ним немного дружили. Теперь решили дружбу восстановить. Он военнослужащий, работает в военной академии профессором. Как он из штабиста стал профессором — не знаю, а спрашивать пока неловко. Я к нему присматривался, а он — ко мне. И первый открылся он и как обухом по голове ударил. Оказывается, он нам прямой и близкий родственник и имеет к тому же очень большую семью, настолько большую, что мы с вами и подумать не могли бы. Родня раскидана по всей стране, и среди нее немало больших людей, в том числе и военных. В семье очень строгие порядки, и живут весьма скромно. Мой знакомый говорит, что жить широко еще не настало время. Об идеалах семьи смотрите в докладной…»

Савинков читал это затаив дыхание, не слыша звяканья посуды и приглушенного говора, доносившегося из столовой.

Доклад Шешени не отличался красотой стиля. Черт с ней, с красотой, — зато он приоткрывал Савинкову картину, которую не раз рисовало ему его воображение: в России действует хорошо налаженная, многочисленная антибольшевистская организация. Но что же это за организация? Название «Либеральные демократы» еще ничего Савинкову не говорило, он даже не может уловить политический смысл этого словосочетания. Если расшифровать два этих слова точно, получается нечто странное: демократ, да еще либеральствующий. Такой демократ может договориться и до конституционной монархии…

Может быть, Шешеня что-нибудь напутал? Ведь он был храбрым, даже по-своему неглупым офицером, но вкуса к политике никогда не проявлял. Он любил говорить: «Вы укажите мне политического противника, а что с ним сделать, это я знаю сам». Пожалуй, его всегда отличало от многих остро развитое чувство ответственности за то, что он делал. Не имея твердых оснований, он не писал бы вообще. Но, может быть, он попал в руки каких-нибудь политических авантюристов? Москва и Питер полны ловких «спасателей России». Однако политический авантюрист всегда выдает себя меркантильностью своих скрытых замыслов, а здесь об этом нет и речи. Наоборот, Шешеня пишет, что «ЛД» организация со средствами…

Савинков отложил уже прочитанные им страницы докладной, посидел несколько мгновений, выпрямившись и полузакрыв глаза. Затем снова взял их со стола, начал читать. Мациевский бесшумно сидел в сторонке и не без волнения наблюдал за любимым вождем, — он уверен, что сейчас, на его глазах, делается история.

«Чтобы проверить и лично убедиться в правдивости рассказа об «ЛД» моего знакомого Новицкого, — уже в третий раз читает Савинков, — я по его предложению вступил в их организацию и стал посещать сходки «пятерки», в которую меня включили вместо умершего директора школы. Сообщаю состав моей пятерки: 1 — адвокат, заместитель председателя Московской коллегии адвокатов; 2 — ответственный работник Наркомата путей сообщения; 3 — директор большого магазина; 4 — преподаватель английского языка в школе; 5 — я. Собираемся два раза в месяц, вырабатываем обвинительное заключение большевикам. Эта работа проводится теперь по всей организации. Каждый член организации вносит в обвинение что-то свое. Получается очень сильно: не общие слова или брехня про все на свете, а точно: там-то, тогда-то, то-то, извольте, господа большевики, за это отвечать. В общем «ЛД» — дело серьезное, но малоактивное и для большевиков пока малочувствительное. Новицкий говорит, что сейчас у них продолжается накопление сил, а действия они начнут позже…»

Стоп! Почему это профессор академии Новицкий все выкладывает какому-то Шешене? Старое знакомство по царской армии? Этого, пожалуй, недостаточно для такого доверия…

«…Не имея с вами связи, я сам решил: а что, если эту организацию включить в наш союз? — читает Савинков. — Ведь с самого начала Новицкий ухватился за меня, стоило мне намекнуть, что я — человек Савинкова. Я соврал еще, будто я здесь, в Москве, возглавляю одну из самых больших организаций нашего союза. Он не поверил. Стал проверять, но он же о нашем движении знает меньше меня, а я предъявил ему Зекунова и еще двух членов моей группы. Тогда я сказал ему, что я ваш личный адъютант. Новицкий этому заметно обрадовался и стал меня спрашивать, каков вы с виду. Он, оказывается, знал вас в Питере, когда вы были при Керенском…»

(Тут чекисты, что называется, пускали пробный шар. Они знали о том, что подлинный Новицкий — тот, который действительно существует в Москве и преподает в военной академии, — в 1917 году, сразу после Февральской революции, был однажды у Савинкова в Питере с проектом организации высших военно-инженерных курсов. Было решено включить эту деталь в докладную записку Шешени. Савинков, сомневаясь, не веря и всячески проверяя письмо Шешени, должен вспомнить Новицкого, и это психологически укрепит доверие Савинкова к тому, что пишет Шешеня.)