— Глядите-ка, понадобился, — Балахович подмигнул Савинкову. — Ну-ну?!

— Мы хотели бы видеть вас своим белорусским президентом.

— Президентом? — недоверчиво переспросил Балахович и вполне серьезно сказал: — Ну что ж, если такое желание, отчего же, можно, за мною не станет.

— А почему и нет?! — воскликнул Адамович. — Кто землю освободил от супостатов, тому и власть на той земле. — Он посмотрел на Савинкова и добавил: — А Бориса Владимировича…

— Викторовича, — поправил его Балахович.

— О, пардон! А Бориса Викторовича сама судьба нарекла нашим премьером.

— О лучшем кандидате нельзя и мечтать, — поддержал Балахович…

Савинков смотрел на все это, и ему не хотелось верить своим глазам. Он уже понимал, что перед ним базарные политиканы, решившие, пользуясь всеобщей неразберихой, захватить власть над миллионами людей.

— Минуточку, господа… — начал Савинков негромким голосом. — Я хочу вам сказать, что подобным образом правительства не создаются. Во всяком случае, я в этом вашем несерьезном предприятии не участвую. Думаю, что и господин Балахович займет такую же позицию.

— Господа, я бы предложил не устраивать спора, — поморщился Балахович. — Собрались люди, которые хотят добра своей Белоруссии, они того хотят, Борис Викторович, и мы с вами того ж хотим. Зачем же сразу свару устраивать? Давайте-ка лучше пойдем к столу, поснедаем, выпьем за знакомство — глядишь, и без спора обойдемся. Пошли, господа…

Все двинулись к дверям. Когда Балахович пропустил вперед всех министров, Савинков задержал его и сказал:

— Если вы посмеете лезть в президенты, завтра же Пилсудский вышвырнет вас на свалку. Я вам это гарантирую…

Балахович взметнул острый взгляд на Савинкова, несколько секунд смотрел пристально на него, потом тихо ответил:

— Я не такой дурак, чтобы самому лезть в петлю, не беспокойтесь. Президента пусть поищут в других местах…

Савинков принял бесповоротное решение — сегодня же вернуться в Польшу.

Балахович к решению Савинкова уезжать отнесся равнодушно.

— Считаете нужным — уезжайте. Я вам не начальник.

Однако выехать в этот день Савинков не смог. Вскоре после полудня балаховцы вынуждены были вступить в бой с частью Красной Армии, прибывшей в Мозырь из Гомеля. Бой завязался на восточной окраине города, и до вечера нельзя было понять, выдержат ли балаховцы натиск красных. Уезжать в этой обстановке Савинков считал неприличным. Поздно вечером стало известно, что к Мозырю движется еще одна красноармейская часть, и тогда Балахович принял решение временно выйти из города…

…Савинков один верхом ехал в сторону Бреста, к границе. Густели черные сумерки. Усталая его кобылица Голубка предпочитала передвигаться мерным шагом, так же мерно качая своего седока. Никто Савинкова в пути не останавливал, никто ни о чем его не спрашивал, и никто его не боялся…

Страх перед новым крахом надежд живет теперь в нем неотступно, он уже не в силах его преодолеть, и ему все труднее его скрывать. Он становится раздражительным. Он предпринимает все, чтобы дело шло вперед, так он по крайней мере считает. И если нет ощущения, что борьба с большевиками идет, в этом виноваты все, кто угодно, кроме него. Ну что толку от салонной болтовни Деренталя? Или от высокообразованной лености Философова? И даже от абстрактной преданности Павловского?

Последнее время все чаще традиционные завтраки проходят в напряженном молчании, нарушить которые боится даже Павловский… Вчера Деренталь позволил себе сказать, что завтраки стали похожи на поминки. В ожидании взрыва все затаили дыхание. Савинков промолчал — так сложно все стало после того разговора в поезде о Любе. Вот еще взял он на себя проклятие!

В то утро Савинков, как всегда, возвращался домой от парикмахера. На углу по-утреннему пустынного перекрестка он увидел одинокого человека и насторожился — все еще срабатывала давно натренированная нервная система. Приближаясь к перекрестку, он уже твердо знал, что человек этот ждет его. Шагов с десяти он узнал начальника варшавской конспиративной службы Мациевского. «Зачем? Здесь? Без всякого предупреждения?» — изумился Савинков и прошел мимо Мациевского, даже не взглянув на него. Тот пошел сзади. Оба шли медленно, не торопясь. Савинков, не оглядываясь, вошел в подъезд своего дома, поднялся на этаж выше, чем нужно, и оттуда смотрел, как Мациевский всходил по лестнице и как звонил в его квартиру.

— О, Маца явился! — удивленно и радостно воскликнул Павловский, открыв дверь.

Мациевский вошел. Савинков быстро сбежал по лестничному пролету и отпер своим ключом дверь.

Кто бы мог подумать, что это так тягостно начавшееся утро внезапно окажется таким важным и многообещающим — Мациевский привез Савинкову доставленное Зекуновым из России письмо и докладную записку Леонида Шешени, а также записку от Философова.

С трудом подавляя волнение, Савинков попросил Деренталей и Павловского завтракать без него и вместе с Мациевским ушел в другую комнату. Прежде всего он прочел записку Философова: