Формулирую еще раз тему, — терпеливо продолжал Пиляр. — Нельзя жить в Польше, а бороться в России. Словом, если думать об интересах дела, надо ему, Фомичеву, забрать сюда свою Анфису и обзаводиться домом в Москве. Здесь помогут. А там, кроме всего прочего, его в два счета вообще могут отпихнуть от этого дела.
— Неужели вам так нужен этот Фомичев? — вдруг спросил Павловский. — Он же совсем не такой жирный карась, чтобы на него такие сети ставить!
— А мы, как Осип в гоголевском «Ревизоре», — в хозяйстве каждую веревочку бережем, — ответил Пиляр.
Первыми в гости прибыли Шешеня с Зекуновым, и Пиляр предложил Павловскому самому переговорить со своими бывшими и нынешними коллегами о том, как им надо держаться друг с другом. Они сели за стол: с одной стороны — Павловский, с другой — Шешеня и Зекунов, Пиляр в сторонке, на диване просматривал газету.
— А вы знаете, Леонид Данилович, у чекистов есть основание думать, что вы все еще в лес смотрите, — начал Павловский.
— Не знаю, о чем вы… — пробормотал Шешеня, выпучив на него глаза.
— А что это вы на меня так смотрите? — спросил Павловский. — Вы боитесь меня? Боитесь, что грядет час, когда я поставлю вас к стенке и спрошу: ну, блудный сын, за сколько ты продал отца своего? — От внезапно вспыхнувшей злости голос у Павловского осекся. — А раз вы об этом думаете, значит, еще рассчитываете, что мы с вами убежим в лес. Так надо понимать ваши страхи передо мной?
— А вы-то что начальство из себя корчите? — злобно сказал Шешеня. — Было время, я вас слушался, вместе с вами в Белоруссии руки кровью умывал, а теперь вот отмаливаю «стенку» у чекистов. А вы что, и здесь в полковниках будете ходить? Или они не знают ваших заслуг? — обратился Шешеня к Пиляру.
— Знаем, знаем, Леонид Данилович, все знаем, — ответил Пиляр из-за газеты. — Но, по-моему, вам не ругаться надо, не счеты сводить, а договориться, как лучше провести сегодняшнее дело. Давайте все поставим на свои места, — Пиляр отложил газету и подошел к столу. — Какие у вас, Шешеня, могут быть счеты с Павловским? Кто больше наших расстрелял? Не беспокойтесь, у нас контора точная, никого не обсчитаем, — серьезно сказал он. — Но то, что вы, Леонид Данилович, боитесь Павловского, это заметно. А вы оба и по нашей игре — тоже соратники. Так что обратите на это внимание. Но и вы, Павловский, тоже не бросайте на них прокурорских взглядов. Вы — со-рат-ни-ки. Понимаете?
— Понимаю, — послушно ответил Павловский. — Послежу… — И обратился к Шешене: — Значит, так, Леонид Данилович, когда я начну первый разговор один на один с Фомичевым, вы ждете минуты три, не больше, подходите к нам и включаетесь в разговор. Тему разговора, надеюсь, помните?
Шешеня кивнул. Павловский посмотрел на Зекунова и обратился к Пиляру:
— Что-то у нас Зекунов плохо загружен. Вот что ему надо поручить: вечеринка у нас мужская, закусь холодная и вся на столе, а водка в бутылках. Так пусть он возьмет на себя потчевать гостей из бутылочек. Особенно, конечно, Ивана Терентьевича — ревизора нашего… — рассмеялся он злорадно.
— Это можно, — согласился Пиляр, глядя на Павловского — что же у него сейчас на душе?
Но и сам Павловский вряд ли мог разобраться в собственных душевных переживаниях. Он знал одно — что ведет напряженную, стоящую ему всех его душевных сил борьбу за свою жизнь. И если этой борьбой стало комедиантство под управлением чекистов, значит, надо с полной душевной отдачей играть предлагаемые чекистами роли. Ведь жизнь его в руках у них. И глупо тратить силы души на ярость к чекисту Пиляру или к Шешене как изменнику. Павловский и сейчас ставил себя выше Шешени и Зекунова — их он считал изменниками святому делу Савинкова, а себя — пленником Чека. И помнил имена свидетелей того, что чекисты взяли его силой. Он словно забывал при этом, что без всяких усилий со стороны чекистов дал им целый воз ценнейших показаний о Савинкове и его планах. Когда он, оставшись наедине, начинал думать об этом, он торопился избавиться от подобных мыслей, убеждая себя в том, что он был покладист с чекистами только ради того, чтобы получить возможность спасти Савинкова. Ему недавно даже приснилось, как он перешел советско-польскую границу, как добрался до Парижа, как пришел к Савинкову, рассказал ему обо всем и они вместе, преследуемые чекистами, убегают в Америку. С палубы океанского парохода они смотрят, как тает на горизонте европейская земля, и Савинков говорит ему: «Ты — единственный верный мой соратник и друг. И мы вдвоем все начнем сначала…»
Начали съезжаться гости. Вместе приехали Новицкий (Пузицкий), Мухин (Федоров). Демиденко привез Фомичева. Павловский сам встречал гостей. Он радостно приветствовал каждого, провожал его в столовую и с ходу угощал первой стопкой под соленый огурец. Особенно сердечно встретил он Фомичева. Обнял его, расцеловал, а после обязательной стопки уединился с ним на диванчике. Фомичев держался как-то странно — он словно впервые видел всех, кто был здесь, и испытующе смотрел то на одного, то на другого. Павловский заметил это и изо всех сил старался рассеять тревогу Фомичева.
— А ведь Борис Викторович вас недооценивал, он просто не знал вас, Иван Терентьевич, — сыпал комплименты Павловский, зная тщеславие Фомичева. — Но я-то вас помню еще по нашим походам. И не раз говорил Борису Викторовичу: Фомичев человек дела. Но увы, когда нет дела, тогда на поверхности такие, как Философов.
— Какое впечатление производит на вас этот?.. — неожиданно спросил Фомичев, показывая глазами на Федорова, который в это время, держа в руке рюмку, беседовал с Новицким.
— Могу сказать одно: если б не он, прошла бы эта «ЛД» мимо нас, — ответил Павловский. — Видите, теперь тот же Новицкий ему улыбается, а было время, когда этот Мухин один, на свой личный риск, пошел искать дорожку к нашему вождю…
В это время, как было условлено, к ним подошел Шешеня. Он сел рядом и тихо спросил Павловского:
— Сказали?
— Сами давайте, я подхвачу, — ответил Павловский, но сказал Фомичеву: — Они наняли меня, чтобы я вас подбил на одно дело. Я бы на вашем месте на это пошел.
