Вип-комната встретила её холодным роскошеством. Тусклый свет от единственной лампы падал на позолоченные края стола, но не мог скрыть пыль в углах. Тени лежали тяжёлыми складками, будто хранили чужие секреты. Мужчина стоял у окна, его силуэт был неподвижен, но, когда он повернулся, лёгкая усмешка тронула его губы. Его глаза не выражали ни тепла, ни злобы — только уверенность. Он знал, что она вернётся. Знал всегда.
— Мира, — сказал он, голос был мягким, но с острым краем, как лезвие под бархатом. — Быстро ты.
Она остановилась в дверях, горло сжалось.
— Мне нужны таблетки, — произнесла она, стараясь, чтобы голос не дрогнул.
Он шагнул ближе, усмешка стала шире, но не добрее.
— Только таблетки? — спросил он, прищурившись. — В прошлый раз ты осталась дольше. Помнишь? Та ночь, когда ты почти забыла, зачем пришла.
Мира сжала кулаки, ногти впились в ладони. Та ночь — смутные обрывки, его голос, слишком близкий, и её собственная слабость — вспыхнула в памяти, как ожог. Она отвела взгляд, чувствуя, как жар поднимается к щекам.
— Нет, — сказала она, голос был холоднее, чем она ожидала. — Только таблетки. Мне нужно домой.
Он не отступил. Улыбка осталась, но глаза стали твёрже, выжидающими. Он медленно вытащил из кармана шкатулку — маленькую, тёмную, с потёртой крышкой — и положил её на стол между ними.
— Бери, — сказал он, понизив голос. — Или уходи. Ты знаешь, что выберешь.
Мира замерла. Рука дрогнула, потянувшись к шкатулке, но остановилась. Она подумала об Илае — его глазах, которые заметят её отсутствие, его вопросах, которых она не сможет избежать. Но мысль о пустоте, что ждала её без таблеток, была сильнее. Шкатулка манила, как пропасть, обещающая покой.
— До следующего раза, — бросил он, не оборачиваясь.
Мира сунула шкатулку в сумку, движения были резкими, почти злыми. Она развернулась и вышла, не глядя на него. Дверь закрылась с глухим стуком, отрезая вип-комнату, но не её тени. На улице город всё ещё гудел — скрип тележек, запах жареных каштанов, далёкий смех. Но для Миры это был лишь шум, в котором она тонула. Сумка оттягивала плечо, шкатулка внутри казалась живой, шепчущей: она вернётся. Не потому, что хотела, а потому, что не могла иначе.
Её шаги замедлились на мостовой, и она остановилась, глядя на фонарь, чей свет дрожал в луже. Илай, наверное, уже ждал её дома, его чуткость была её спасением и её клеткой. Она знала, что должна остановиться, но шкатулка в сумке тянула сильнее, чем его любовь. Мира пошла дальше, растворяясь в равнодушном гуле города, и каждый шаг был шагом вниз, к тому, от чего она уже не могла убежать.
Глава 22
Глава 21
Винделор устроился в углу бара, где запах старого дуба мешался с хмелем свежего пива, которое разносила официантка с улыбкой, тёплой, как домашний очаг. «Ржавый якорь» был почти пуст: пара завсегдатаев у стойки перебрасывалась ленивыми байками, не замечая грузовиков, гудевших за большими окнами, и торговцев, чьи голоса вплетались в вечерний шум «Двадцать седьмого». Потёртый барный стол хранил следы сотен кружек, запотевшие бокалы ловили свет тусклых ламп, а гул разговоров был мягким, как старое одеяло. Винделор впервые оказался здесь, но бар будто обнял его, шепнув: «Ты дома». Уют старины, скрип половиц под ногами официантки, мерцание фонарей за стеклом — всё это убаюкивало, даря покой, какого он давно не знал.
Илай сидел напротив, его лицо было спокойным, но глаза горели той же искрой, что в их первом пути — смесь дерзости и веры, потрёпанная временем, но не угасшая. Два друга за столом, и время, как река, потекло легко, унося их в воспоминания. Бокалы звякали, смех вплетался в слова, и вечер стал одним из тех, когда жизнь кажется проще, чем есть.
— Помнишь ту драку? Как там тот бар назывался? — начал Винделор, ухмыльнувшись, его пальцы скользнули по холодной бутылке. — Ты вырубил того громилу с одного удара, а я только и успел, что головой покачать. А потом ночь с той официанткой и её подружками… — Он обвёл взглядом бар, будто видел тех девчонок в углу, их смех и блеск дешёвых серёжек.
Илай хмыкнул, откинувшись на стул, его ладонь обняла бокал.
— Ох, да, — сказал он, глаза загорелись озорством. — Я думал, мы до утра не выберемся. А хозяин того бара, помнишь, как вылетел в окно?
Винделор рассмеялся, звук был низким, тёплым, как треск дров в камине.
— Да, забавно вышло. А что насчёт дома Арама? Ты тогда влетел, как ветер — бац в лоб, без разговоров. Я прям опешил. Или тот медведь в лесу, помнишь? — Он наклонился ближе, голос стал тише, будто зверь всё ещё бродил где-то рядом. — Мы чуть не пропали, а ты… ты меня вытащил.
Илай покачал головой, улыбка стала мягче, но в ней мелькнула гордость.
— Вытащил? Вин, это ты его прикончил, пока я бегал кругами. Честно, я тогда думал, что нам конец, но твоя башка всегда работала быстрее страха. — Он сделал глоток, глядя в бокал, будто там прятались те дни.
— Жалко, тушу не забрали, — вздохнул Винделор, бросив взгляд в окно, где фонари отражались в лужах. — Хороший был бы куш.
Илай усмехнулся, пальцы постучали по столу.
— Я продал информацию одному ломбардщику, рассказал, где лежит туша медведя, — сказал он, прищурившись. — Дал пару монет, больше, чем ждал. Хватило на сапоги и пару ночей в таверне. Всё к лучшему, как говорится.
Винделор приподнял бровь, одобрительно хмыкнув.
— Хитрец ты, Илай. Вырос, парень. Не только кулаками махать научился, но и башкой работать. Это я уважаю.
Илай пожал плечами, но уголки губ дрогнули в улыбке. Он встал, слегка покачнувшись, и направился к стойке. Бармен — седой, с морщинами, как карта старых дорог — молча налил ещё пива, лишь раз бросив взгляд, будто проверяя, не затеют ли эти двое бед. Илай вернулся, бокал в руке чуть дрожал, а глаза затуманились хмелем.
Винделор откинулся на стул, глядя на друга.
— Знаешь, я иногда представляю, как вернусь, а у вас с Мирой домишко, детвора бегает, — сказал он, голос стал мягче, но с лёгкой насмешкой. — Пора бы осесть, нет?
Илай опустил взгляд, пальцы сжали бокал.
— Мы с Мирой… — Он замолчал, будто слова застряли в горле. Лицо осталось спокойным, но глаза потемнели, как небо перед грозой. — Это не так просто, Вин.
— Расскажи, — подтолкнул Винделор, наклоняясь ближе. — Что грызёт?
Илай выдохнул, голос стал тише, почти шёпотом.
— Она рядом, и я хочу, чтобы так было всегда. Но её зависимость… — Он покачал головой, будто отгоняя тень. — Это как чёрная туча над нами. Я боюсь, что не справлюсь, что не смогу её вытащить. Иногда думаю — вдруг я ошибаюсь, оставаясь здесь? Вдруг ей лучше без меня?
Винделор молчал, взгляд был тяжёлым, но тёплым. Он знал этот страх — любить кого-то так сильно, что боишься стать его якорем. Бар вокруг жил своей жизнью: старики в углу хрипло спорили о цене рыбы, официантка звякала посудой, за окном мигали фонари, как звёзды в мутном небе. Но здесь, за их столом, время будто замерло.
— Ты боишься, что я уеду, и ты останешься один с этим? — спросил Винделор, голос ровный, без осуждения.
Илай поднял глаза, в них мелькнула боль.
— Не совсем. Я боюсь, что она уйдёт туда, где я не смогу её достать. — Он сделал глоток, но пиво, похоже, потеряло вкус. — Ты всегда находил смысл, Вин. В драках, в дороге, в этой твоей погоне за «фанатиками». А я… я не знаю, куда иду. Только знаю, что не могу её бросить.
Винделор кивнул, проведя пальцем по краю стакана.
— Жизнь — не карта, Илай. Ты не обязан знать, куда идёшь. Но ты не один, парень. И Мира — тоже. Я верю, вы найдёте свой путь. А я… я всегда буду где-то рядом, если что.
Илай слабо улыбнулся, плечи чуть расслабились, будто слова друга сняли часть груза.
— Спасибо, Вин. Правда.
Бар дышал теплом, как старый дом, что помнит твои шаги. Мягкий свет ламп тёк через мутные стёкла, дробясь в запотевших бокалах. В углу стояло пианино, покрытое пылью, — его клавиши молчали, но казалось, что стоит коснуться, и зазвучит что-то из далёкого прошлого. У стойки старики с бородами, как мох на камне, сжимали кружки, их голоса вплетались в скрип половиц. По стенам висели картинки: на одной — парни в тяжёлых куртках, с сигаретами и ухмылками, на другой — рыбацкая деревня, где море смотрело в глаза каждому. Эти снимки были как окна в чужие жизни, в другие эпохи, и Винделор, глядя на них, чувствовал себя гостем в чьём-то забытом вчера.
