Называя два пути, представлявшіеся Франціи въ 1789 году «одинаково открытыми», Тэнъ оговаривается, что это нужно понимать лишь отвлеченно: на самомъ же дѣлѣ, принимая во вниманіе обстоятельства, страсти и идеи, неурожай, нищету крестьянина, свойственную буржуазіи и французамъ зависть, господство надъ умами теоріи «Общественнаго договора», — приходится признать, что законодательство Учредительнаго Собранія и окончательный крахъ были неизбѣжны. Но Тэнъ ставитъ себѣ цѣлью показать, что революціонныя страсти и идеи были зловредны и ложны, и что съ большимъ здравымъ смысломъ и большею честностью можно было достигнуть лучшихъ результатовъ.
«Революція 1789 г., писалъ Тэнъ, потрясла организмъ Франціи; эта революція была первымъ примѣненіемъ политикоэтическихъ идей къ человѣческому общежитію; но политико- экономическая наука была въ 1789 г. едва намѣчена, а ея методъ былъ плохъ: она руководилась лишь апріорнымъ сужденіемъ».
Апріорный методъ, которымъ руководилась революція, загубилъ Францію. «Люди того времени построили свое понятіе о государствѣ съ помощью этого апріорнаго метода. Слѣдствіемъ этого была теорія по существу анархическая, деспотическая и соціалистическая. Вотъ въ чемъ центральный двигатель событій; вотъ гдѣ заразный зародышъ, введенный въ кровь общества страдающаго и глубоко болѣзненнаго, вызвавшій горячку, бредъ и революціонныя судороги. Если это вѣрно, то всѣ осужденія, произнесенныя подъ вліяніемъ воображенія, чувствительности и симпатіи, надъ людьми 89 и 90 годовъ, надъ федераціей, надъ дѣломъ Учредительнаго Собранія, должны быть измѣнены; иллюзіи этихъ людей, ихъ энтузіазмъ, ихъ взаимныя объятія могутъ внушить лишь чувство жалости». Тэнъ сравниваетъ революціонныхъ дѣятелей со слѣпцомъ, который, засунувъ руку въ рѣчной илъ, вытащилъ оттуда змѣю, думая, что это рыба, и торжественно показываетъ ее. Въ 1789 и даже въ 1790 г. много людей порядочныхъ и даже образованныхъ, укушенные змѣей, все еще отказывались вѣрить, что мнимая рыба была змѣей. И все это еще и теперь продолжается. Однимъ изъ печальныхъ наслѣдій революціи и ея апріорнаго метода Тэнъ считаетъ всеобщую подачу голосовъ, которой одной было бы достаточно, чтобы разрушить Францію{11}. «За исключеніемъ случаевъ, внушительно дѣйствующихъ на воображеніе, какъ война 1870 года и уличная битва въ іюнѣ 1848 года, эгалитарно-демократическій инстинктъ, недоброжелательство къ богатымъ людямъ и къ аристократамъ всегда будутъ вліять на всеобщую подачу голосовъ въ радикальномъ направленіи. Вотъ почему я такъ сожалѣю о глупостяхъ, надѣланныхъ въ 1789 году».
Чтобы понять это настроеніе Тэна, нужно вспомнить о времени, которое онъ переживалъ. Это было непосредственно послѣ Коммуны 1871 года, вожди которой своими неистовствами и своими преступленіями — наконецъ своею неспособностью, такъ напоминали Тэну террористовъ 1793 — 4 годовъ {12}). Это было время, когда одинъ изъ вождей торжествующей партіи — недюжинный человѣкъ — Ж. Ферри, восклицалъ въ палатѣ: «Революція — наше Евангеліе». Это значитъ, замѣчаетъ Тэнъ по этому случаю: «запретъ ее осуждать», ибо всякое ея осужденіе разсматривается, какъ оскорбленіе вѣры партіи большинства!
Но не только вожди господствующей партіи находятся подъ гипнозомъ революціи. Бѣда въ томъ, что это гипнозъ всеобщій. «Я совершенно согласенъ съ вами, пишетъ Тэнъ редактору «Соціальной науки» — «мы всѣ болѣе или менѣе революціонеры. Тѣ двѣ тенденціи, которыя Руссо раздувалъ, революція развивала, а наши историки оправдывали, — а именно тенденція анархическая и тенденція деспотическая, проходятъ черезъ всю нашу исторію послѣднихъ 90 лѣтъ. Индивидуумъ относится безъ уваженія къ правительству, а правительство — къ индивидууму. Отсюда много тяжелыхъ послѣдствій. Мы ихъ далеко не исчерпали и грядущее будетъ тяжко для нашихъ дѣтей».
Вначалѣ главнымъ предметомъ критики Тэна является Учредительное Собраніе. Его онъ преимущественно обвиняетъ въ примѣненіи отвлеченныхъ принциповъ къ переустройству Франціи, которое оказалось столь нецѣлесообразнымъ. «Учредительное Собраніе, говоритъ онъ, принесло наиболѣе вреда (la plus funeste). Законодательное собраніе и Конвентъ только продолжали его дѣло, примѣняли его законы. Его система, заимствованная у Руссо, заключалась въ томъ, чтобы превратить Францію въ груду песчинокъ, обособленныхъ и равныхъ между собой. Чтобы ихъ сдержать и пользоваться ихъ массой, консульство сжало ихъ механическимъ давленіемъ. Результатъ всего этого мы видимъ и теперь предъ собою». Не обинуясь, Тэнъ видитъ въ управленіи Учредительнаго Собранія «царство непредусмотрительности, страха, фразы и ничтожества». Въ силу системы, придуманной Учредительнымъ Собраніемъ, въ странѣ происходилъ подборъ бѣснующихся и запуганныхъ. Новыя мѣстныя власти — группы фанатиковъ и хищниковъ, насильно захватившихъ въ каждомъ мѣстечкѣ, въ каждомъ городѣ и въ Парижѣ власть, и пользовавшихся ею въ противность закону, или по милости закона. Итогъ дѣятельности Учредительнаго Собранія Тэнъ формулируетъ словами: «Организованная анархія, хроническая и прогрессирующая». Оглядываясь на исторію революціи и оцѣнивая ея вліяніе на судьбу Франціи, Тэнъ говоритъ: «Государственный строй Франціи представляетъ собою въ Европѣ аномалію; преобразованіе этого строя, успѣшно совершенное сосѣдними націями, было для Франціи неудачно. Оно имѣло своимъ послѣдствіемъ вылущеніе позвоночнаго столба и такое поврежденіе, отъ котораго Франція можетъ излечиться лишь очень медленно и съ безконечными предосторожностями».
Но при дальнѣйшей разработкѣ исторіи революціи на первый планъ у Тэна становятся якобинцы — какъ психологическій типъ, и какъ партія. «Я держусь, пишетъ Тэнъ, принципа
Бурже, что писатель долженъ быть психологомъ». И Александру Дюма онъ пишетъ: «Мы пытаемся въ настоящее время примѣнить къ исторіи нѣчто подобное тому, что вы дѣлаете для сцены театра — я разумѣю прикладную психологію». Съ этой точки зрѣнія въ особенности Тэна и занимали якобинцы. «Въ настоящій моментъ, писалъ онъ въ томъ же письмѣ, если я буду въ состояніи удовлетворительно возсоздать психическое состояніе якобинца, мое дѣло будетъ сдѣлано, но это дьявольская работа». Якобинцы представляли богатую пищу его психологическому интересу. Психологія, по его замѣчанію, должна играть во всѣхъ духовныхъ наукахъ такую же роль, какъ механика въ наукахъ физическихъ. «Я задумываюсь, писалъ онъ, надъ психологіей якобинца. Въ силу какого механизма идей и чувствъ люди, предназначенные быть провинціальными адвокатами, чиновниками на 3000 фр. оклада, однимъ словомъ, мирными буржуа и покорными чиновниками, стали убѣжденными террористами?
«У меня подъ руками драгоцѣнный біографическій словарь, составленный въ 1805 году. Въ немъ можно найти справку объ общественномъ положеніи всѣхъ пережившихъ революцію членовъ Конвента: они служатъ въ акцизѣ, состоятъ гражданскими или уголовными судьями, таможенными инспекторами и т. д.» Тэнъ находитъ, что «психозъ хищниковъ гораздо легче понять. Но люди, какъ Субрани, Роммъ, Гужонъ, — даже какъ Леба и Грегуаръ, самые изумительные образчики сознательнаго бреда и разсудочной маніи. Я еще не выяснилъ ихъ себѣ».
Все лѣто 1878 года, проведенное въ Савоѣ на берегахъ любимаго Тэномъ озера, онъ посвятилъ этой работѣ. «Вы знаете мое озеро, — пишетъ онъ, — я теперь тамъ съ своими якобинцами. Я предпочитаю имѣть дѣло съ мертвыми, чѣмъ съ живыми якобинцами, и я думаю только объ анатомированіи ихъ, чтобы представить вамъ точный препаратъ».
Но эта работа его по временамъ одолѣвала, и онъ съ грустью вспоминалъ о своихъ прежнихъ занятіяхъ. «Прежде, занимаясь исторіей литературы, я жилъ съ глазу на глазъ съ великими людьми, теперь я осужденъ провести еще два года въ больницѣ для умалишенныхъ».
Это относилось къ якобинцамъ; но и ихъ соперники и жертвы, жирондинцы, не утѣшали Тэна. «Я васъ увѣряю, — писалъ онъ Гастону Парису, — что жирондинцы Законодательнаго собранія не красивы, если ихъ видѣть вблизи; они позволяли себѣ до 10 авг. дѣлать все то, что послѣ 10 авг. продѣлали съ ними (якобинцы)».
