Справедливость этихъ замѣчаній легко доказать на каждомъ изъ наиболѣе извѣстныхъ сочиненій о французской революціи, на сочиненіяхъ Тьера, Минье, Луи Блана, Мишле, Зибеля, Дю- вержье-де-Горанна и Кине. Всѣ названныя здѣсь нами произведенія знаменуютъ собою различныя эпохи, пережитыя французскимъ обществомъ послѣ революціи, и отражаютъ на себѣ различные моменты внутренней исторіи этого общества отъ возстановленія легитимной монархіи до владычества народнаго избранника, Наполеона III. Всѣ авторы приведенныхъ сочиненій (за исключеніемъ автора вышеупомянутой нѣмецкой исторіи революціи) принадлежали въ свое время къ оппозиціи, ихъ сочиненія являются, такимъ образомъ, выраженіемъ взглядовъ оппозиціонной части общества, той части, которая своимъ неудовольствіемъ подготовляла предстоявшій переворотъ и которой было суждено господствовать въ послѣдовавшемъ затѣмъ періодѣ. Такъ, Тьеръ является представителемъ либеральной журналистики съ революціоннымъ оттѣнкомъ, которая содѣйствовала сверженію монархіи легитимизма. Луи Блана и Мишле можно считать представителями двухъ главныхъ оппозиціонныхъ стремленій, подкопавшихъ силу и популярность конституціонной монархіи Людовика-Филиппа — оппозиціи соціалистической и оппозиціи демократическо-республиканской. Наконецъ, сочиненія Дювержье-де-Горанна и Кине, вышедшія въ 1867 и 1866 годахъ, указываютъ на двоякую оппозицію въ французскомъ обществѣ противъ безотвѣтственнаго представителя народовластія — на оппозицію, исходившую изъ круговъ, оставшихся вѣрными преданіямъ парламентарной монархіи, и, съ другой стороны, на оппозицію, желавшую возстановить народовластіе въ республиканскихъ формахъ. При этомъ нельзя не обратить вниманіе на то, что единственное французское сочиненіе, разсматривавшее революцію съ точки зрѣнія конституціонной монархіи, вышло въ то время, когда эта монархія перестала существовать во Франціи; да и это сочиненіе представляетъ только сжатый анализъ общаго хода французской революціи, а не послѣдовательный разсказъ событій, такъ что за изложеніемъ революціи съ парламентарной точки зрѣнія мы должны обратиться къ сочиненію Зибеля, первый томъ котораго вышелъ около того же времени (1853).
Вслѣдствіе такой солидарности названныхъ историковъ съ извѣстными стремленіями современнаго имъ общества, задача ихъ очень усложнилась. Каждый изъ нихъ имѣлъ въ виду не только событія и людей прошлаго, но, можно сказать, столько же людей настоящаго, и желалъ воспользоваться историческимъ матеріаломъ, чтобы дать урокъ современникамъ, ободрить однихъ, запугать другихъ. Такъ, Тьеръ и Минье желали доказать господствовавшимъ легитимистамъ, что революція — не заблужденіе и не преступленіе, что якобинская диктатура была вызвана борьбой съ внутреннею реакціей и иностраннымъ нашествіемъ, и что ужасы террора были спасеніемъ Франціи. Луи Бланъ стремился доказать способомъ гегелевской діалектики, что исторія человѣчества ведетъ къ установленію коммунизма, что французская революція была началомъ новой блаженной эры, и что тѣ изъ вождей революціи, которые наиболѣе сдѣлали для осуществленія братскаго идеала, должны считаться благодѣтелями человѣчества. Вдохновленная книга Мишле является реакціей республиканскаго идеализма противъ кровавой диктатуры, и реакціей демократическаго народничества противъ аристократіи вождей. Въ его изображеніи революція представлена стремительнымъ потокомъ, ринувшимся изъ нѣдръ народной жизни, поднимавшимъ и уносившимъ по своей волѣ честолюбивыхъ маріонетокъ, думавшихъ управлять потокомъ по своимъ узкимъ взглядамъ — и на счетъ этихъ «маріонетокъ» отнесено въ изложеніи Мишле все кровавое, все своекорыстное, все, что оскорбляетъ приверженца гуманности и свободы.
Наконецъ, историки, преданные принципамъ парламентарной монархіи, изучали революцію для того, чтобы изслѣдовать основаніе и условія конституціоннаго порядка, и показать, по какимъ причинамъ и вслѣдствіе какихъ ошибокъ этотъ порядокъ не установился во Франціи въ концѣ ХѴІІІ-го вѣка. Сочиненіе Зибеля имѣло, кромѣ того, задачею выяснить истинное отношеніе революціонной Франціи къ остальной Европѣ и, вопреки увѣреніямъ французскихъ историковъ, доказать, что ужасы якобинской диктатуры были излишними, такъ какъ не Европа угрожала Франціи, а революція вызвала на борьбу Европу, и что не терроръ спасъ Францію, такъ какъ европейская коалиція потерпѣла неудачу не вслѣдствіе пораженія, а вслѣдствіе разлада союзниковъ, противоположности ихъ интересовъ и неспособности вождей.
Уже это краткое указаніе основной задачи вышеупомянутыхъ историковъ даетъ возможность представить себѣ, какъ своеобразно долженъ былъ сложиться у каждаго изъ нихъ общій взглядъ на революцію, и какъ, вслѣдствіе этого, въ ихъ сочиненіяхъ извѣстныя стороны и вопросы должны были выступить на первый планъ, другіе, напротивъ, стушевываться, нѣкоторые дѣятели оказаться героями, другіе же встрѣтили равнодушіе или строгое осужденіе. Такъ, героями Тьера становятся всѣ энергическіе сподвижники революціи — организаторы, умѣвшіе воспользоваться властью, и побѣдоносные полководцы, покрывшіе славой возродившуюся Францію; героями Луи Блана — іеро- фанты, постигнувшіе тайну исторіи, и жрецы новаго порядка, не дрогнувшіе передъ кровью и жертвами; любимцемъ конституціонныхъ историковъ долженъ былъ сдѣлаться тотъ, кто одинъ постигъ истинныя условія порядка, примиряющаго свободу съ монархіей, и кто одинъ былъ способенъ руководить революціей и остановить ее во-время — графъ Мирабо; героемъ же исторической поэмы Мишле является какой-то сказочный богатырь, безплотный и неосязаемый для читателя, но вездѣ присущій и всемощный — французскій народъ, безъ вождей, безъ партій, безъ аристократическихъ и образованныхъ слоевъ, вдохновленный какъ бы единою думой.
Такимъ образомъ, сочиненія всѣхъ названныхъ историковъ, преимущественно же тѣ, которыя написаны до 1848 года, отличаются болѣе или менѣе одною общею чертой — апологетическимъ характеромъ изложенія. Цѣлью каждаго изъ историковъ была защита какой-нибудь идеи или партіи въ исторіи революціи, защита, становившаяся въ то же время обвиненіемъ противниковъ той идеи или той партіи, которыя пользовались сочувствіемъ автора; изъ этой цѣли, далѣе, вытекала необходимость объяснить, почему такая-то идея или партія, несмотря на свою правоту, не восторжествовала или пала послѣ кратковременнаго торжества. Такое отношеніе историка къ своей задачѣ имѣло свое основаніе и извѣстную цѣлесообразность. Оно вызывалось какимъ-нибудь практическимъ вопросомъ, занимавшимъ современное общество, или желаніемъ историка противодѣйствовать какимъ-нибудь предразсудкамъ и ложнымъ взглядамъ, распространившимся насчетъ революціи или извѣстныхъ дѣятелей той эпохи.
Между тѣмъ французская революція, какъ и всякое другое историческое событіе, требовала прежде всего объективнаго научнаго изученія. Различныя субъективныя воззрѣнія на революцію — хотя, конечно, никогда не утратятъ вполнѣ своего значенія, — должны уступить все болѣе и болѣе мѣста чисто научному разсмотрѣнію, которое одно можетъ привести къ единству разнорѣчивыя и нерѣдко противоположныя мнѣнія, привести, такъ сказать, къ одному знаменателю различныя субъективныя воззрѣнія, дать извѣстное мѣрило для оцѣнки ихъ. Научное же разсмотрѣніе французской революціи прежде всего обусловливается требованіемъ, чтобы изучалась она какъ историческое событіе, корни котораго теряются въ глубинѣ предшествовавшихъ вѣковъ, ходъ, характеръ и цѣль котораго опредѣляются ходомъ и свойствомъ всей исторіи французскаго народа. Только когда будетъ достаточно выяснена вся связь между революціей и произведшей ее исторіею, можно будетъ съ нѣкоторою увѣренностью опредѣлить вліяніе второстепенныхъ ея элементовъ, которые давали ей извѣстный историческій колоритъ, и взвѣсить значеніе тѣхъ болѣе или менѣе случайныхъ обстоятельствъ, которыя видоизмѣняли основной ходъ революціи. Только тогда можно будетъ съ достаточною объективностью оцѣнивать идеи, стремленія и всю индивидуальную дѣятельность вождей и жертвъ революціи, можно будетъ судить о настоящихъ причинахъ успѣха и гибели той или другой партіи, — снимать осужденіе, произносить приговоры и взвѣшивать мѣру личной отвѣтственности.
