От бледного листка От бледного листка испуганной осины До сказочных планет, где день длинней, чем век, Все – тонкие штрихи законченной картины, Все – тайные пути неуловимых рек. Все помыслы ума – широкие дороги, Все вспышки страстные – подъемные мосты, И как бы ни были мы бедны и убоги, Мы все-таки дойдем до нужной высоты. То будет лучший миг безбрежных откровений, Когда, как лунный диск, прорвавшись сквозь туман, На нас из хаоса бесчисленных явлений Вдруг глянет снившийся, но скрытый Океан. И цель пути поняв, счастливые навеки, Мы все благословим раздавшуюся тьму, И, словно радостно-расширенные реки, Своими устьями, любя, прильнем к Нему. Призраки
Птичка серая летает Каждый вечер под окно. Голосок в кустах рыдает, Что-то кончилось давно. Звуки бьются так воздушно, Плачут тоньше, чем струна. Но внимают равнодушно Мир, и Небо, и Луна. Над усадьбою старинной Будто вовсе умер день. Под окошком тополь длинный До забора бросил тень. Стало призраком свиданье, Было сном и стало сном. Лишь воздушное рыданье Словно память под окном. Эти звуки тонко лились Здесь и в дедовские дни. Ничему не научились Ни потомки, ни они. Вечно будет тополь длинный Холить траурную тень. В сказке счастья паутинной Раз был день, и умер день. Те же Те же дряхлые деревни, Серый пахарь, тощий конь. Этот сон уныло-древний Легким говором не тронь. Лучше спой здесь заклинанье, Или молви заговор, Чтоб окончилось стенанье, Чтоб смягчился давний спор. Эта тяжба человека С неуступчивой землей, Где рабочий, как калека, Мает силу день-деньской. Год из года здесь невзгода, И беда из века в век. Здесь жестокая природа, Здесь обижен человек. Этим людям злое снится, Разум их затянут мхом, Спит, и разве озарится, Ночью, красным петухом. Тоска По углам шуршат кикиморы в дому, По лесам глядят шишиморы во тьму. В тех – опара невзошедшая густа, Эти – белые, туманнее холста. Клеть встревожена, чудит там домовой, Уж доложено: Мол, будешь сам не свой. Не уважили, нехватка овсеца, И попляшет ваш коняга без конца. Челку знатно закручу ему винтом, И над гривой пошучу, и над хвостом. Утром глянете, и как беде помочь, Лошадь в мыле, точно ездила всю ночь. В поле выйдешь, так бы вот и не глядел. Словно на смех. И надел как не надел. На околице два беса подрались, Две гадюки подколодные сплелись. А придет еще от лешего тоска, Хватишь водки на четыре пятака. Ну, шишиморы, пойду теперь в избу. Ну, кикиморы, в избе как есть в гробу. Погорели Голодали. Погорели. В бледном теле крови нет. Завертелись мы в метели, В вое взвихренных примет. Мы остывшие блуждали Вдоль замерзших деревень. Видишь вьюгу в снежной дали? Это наш посмертный день. Голодая, мы заснули, Был напрасен крик: «Горим!» Дым и пламень, в диком гуле, Пеплом кончились седым. Голодать ли? Погореть ли? Лучше ль? Хуже ль? Все равно. Из чего ни свей ты петли, Жалким гибнуть суждено. Отгорела гарь недуга. Пламень гибнущих пожрал. Вот, нам вольно. Вьюга! Вьюга! Пляшет снежно стар и мал. Час и твой придет последний. Дай, богатый. Сыпь хоть медь. Не откупишься обедней. Нужно будет умереть. При Море черном При Море черном стоят столбы. Столбы из камня. Число их восемь. Приходят часто сюда рабы. И сонмы юных несут гробы. Бледнеют зимы. И шепчет осень. Порой и звери сюда дойдут. Порой примчится сюда и птица. И затоскуют? Что делать тут? Пойдут, забродят, и упадут, Устав стремиться, устав кружиться. При Море черном стоят столбы. От дней додневных. Число их грозно. Число их веще меж числ Судьбы. И их значенья на крик мольбы: – Навек. Безгласность. Враждебность. Поздно. После бури
Зеленовато-желтый мох На чуть мерцающей берёсте. Паденье малых влажных крох, Дождей отшедших слабый вздох, Как будто слезы на погосте. О, этих пиршественных бурь В ветрах сметаемые крохи! Кривой плетень. Чертополохи. Вся в этом Русь! И, в кротком вздохе, Сам говорю себе: Не хмурь Свой тайный лик. Молчит лазурь. Но будет: Вновь мы кликнем громы, И, в небе рушась, водоемы, Дождями ниву шевеля, Вспоят обильные поля. |
