В итоге всей этой истории Диана подарила брату мотоцикл. Роберт — вылитый отец, хотя он и без бороды. Он носит высокий галстук для верховой езды, так как у него опять появились фурункулы. «Тяжёлая служба в кавалерии», — говорила госпожа де Неттанкур. Господин Романэ стал бывать реже. Диана чаще уходила из дому. Она казалась озабоченной, стала употреблять другие духи. Тут уж, когда она переменила духи, мать её забеспокоилась. Она сказала мужу:
— Эдуард, каждый раз, когда я в жизни меняла духи, это что-нибудь означало.
Эдуард абсолютно ничего не ответил. Кстати, Эдуард никогда ничего не отвечал.
Госпожа де Неттанкур никак не могла хорошенько запомнить, где именно Диана познакомилась с господином Жильсон-Кенелем, хотя Диана ей раза три-четыре об этом рассказывала. Господину Жильсон-Кенелю было только сорок лет; он в большой дружбе со всем правительством. И он охотно помог бы Роберту получить место где-нибудь в министерстве, но из этого ничего не выходило, так как Роберт предпочитал гонять на мотоцикле по Версальскому шоссе; больше того, господин Жильсон-Кенель дарил Гюи заводные игрушки, исключительные игрушки. И раз как-то, когда госпожа де Неттанкур совсем запуталась в двойной фамилии своего милого гостя, никогда не являвшегося без фиалок или ландышей, смотря по сезону, он простодушно заметил: «Зовите меня зятем». Порешили на этом, без дальнейших разговоров. Впоследствии порешили без дальнейших разговоров считать Поля (господина Жильсон-Кенеля) женихом Дианы.
Но госпоже де Неттанкур всё-таки как-то удалось задать дочери несколько вопросов относительно господина Романэ: к слову пришлось. К слову пришлось по двум причинам: переменился кабинет министров, и Римскую премию по скульптуре получил молодой человек с блестящим будущим; молодой человек был чьим-то племянником. Если верить Диане, господин Романэ был чрезмерно ревнив:
— Он не понимает запросов женщины моих лет. К тому же он плохой семьянин.
— Вот видишь, — прервала её Кристиана. — Я же это всегда говорила!
Поль познакомил Диану со своими многочисленными друзьями. Он даже брал её с собой на деловые обеды к Ларю и в «Кафе де Пари».
— Дорогая, — говорил он, — вы цветок, украшающий наши мужские обеды, без вас обязательно всё сводится к похабщине или же просто к смертельной скуке.
— Похабщина, — заметил господин де Неттанкур, — тоже вещь не всегда весёлая.
— Вот вы всегда так… — воскликнула Кристиана.
Это происходило в салоне Неттанкуров, и на стене висели в рамках три фотографии фамильного замка.
— Chère madame 5, — обратился господин Жильсон-Кенель к матери, — Диана вносит в наши собрания ту женскую атмосферу, без которой мы не можем обойтись.
— Гм, — промычал довольно грубо Роберт, — Диана так мало говорит.
— Даже когда она молчит, — строго возразил галантный промышленник, — она приносит с собой неотразимое остроумие своей улыбки, которая освещает все наши разговоры, какие бы скучные они ни были!
Диана как раз улыбалась, вполоборота.
Диана представляла собой идеал красоты для обложек иллюстрированных цветных журналов: очень высокая, очень белокурая, черноглазая, белокожая красавица. Но господин Жильсон-Кенель был женат.
Когда госпожа де Неттанкур это выяснила (одна из её подруг, госпожа Мьелле, имеющая какое-то отношение к Мьелле из Версаля, у которых двоюродный брат — председатель окружного суда, обратила её внимание на этот факт), то тут-то и началось.
У Дианы была как раз новая соболья горжетка, и она устала — мигрень. Она прекратила всю эту историю семью словами:
— С — кем — хочу, — с — тем — и — живу.
На следующий день, за кофе, господин де Неттанкур положил на стол аккуратно сложенную газету «Фигаро» и с большим достоинством произнёс:
— Я тоже спешу смеяться, пока я ещё не вынужден плакать 6.
Эта фраза, очевидно придуманная ещё ночью, подействовала на Роберта возбуждающе:
— Эдуард, ты читаешь вредные книги, не иначе!
Но господина де Неттанкур невозможно было сбить с его конька.
— Да, плакать! — прибавил он и умолк. Все ждали продолжения. Глава семьи на секунду склонил голову долу, опершись на свои аристократические руки. Роберт с завистью смотрел на кольцо — печать с гербом — на пальце отца: он уже давно считал дни, когда оно перейдёт к нему.
Диана чувствовала скорее неудовольствие, чем любопытство. Ей уже не раз приходилось присутствовать при такого рода сценах.
Наконец аристократ поднял голову и сказал:
— Уведите ребёнка, пусть он играет в другой комнате. — Молчание. — Бедное, невинное дитя!
Но Гюи не желал уходить, он только что проложил железную дорогу между ножками стола. Он кричал, топал ногами. Роберт дал ему кусочек сахару, называл его и милым и хорошим, потом схватил за поясок и понёс в салон. Гюи отбивался, брыкался; из салона послышался приглушённый звон разбитого фарфора.
Но всем было не до этого. Слово было за госпожой де Неттанкур:
— Твой отец хочет сказать, дорогая Диана, что, хотя мы люди другого поколения и ты достаточно часто даёшь нам это почувствовать, есть вещи, которые потомок Неттанкуров не может терпеть и не потерпит. Нет, никогда!
Роберт сидел с открытым ртом.
— Да, — продолжала Кристиана, — одну за другой мы покрывали твои выходки, мы шли на это. Да, мы смотрели сквозь пальцы на то, что ты постоянно уходила из дому. Да, мы принимали здесь твоих друзей, да. Но твой отец (твой отец!) не потерпит, чтобы ты говорила со мной таким тоном.
— Объяснитесь! — заржал Роберт. — Интересно было бы узнать, чего потомок Неттанкуров не может стерпеть!
— Сын мой, замолчи! Слово принадлежит твоему отцу. — И госпожа де Неттанкур жестом указала на отца. — Это касается твоего отца и Дианы, и никто — слышишь ли? никто! — не должен вмешиваться в их дела.
— И долго всё это будет продолжаться? — сказала Диана.
— Неужели ты посмеешь прервать отца?
Короче говоря, выяснилось, что господин и госпожа де Неттанкур собираются переехать, но что доходы их не позволяют им снять квартирку, которую они присмотрели несколько дней тому назад. За полторы тысячи франков в год их дочь имела возможность от них избавиться.
— У меня их нет, но вы можете быть уверены, что я обязательно поговорю об этом с…
— Это, — прервал её с достоинством господин де Неттанкур, — твоё личное дело. Ни я, ни твоя мать не вмешиваемся в твои разговоры.
Он взял со стола «Фигаро» и величественно вышел из комнаты.
— А как же я? — спросил Роберт.
— Для тебя найдётся комната здесь, — ответила Диана, пожимая плечами.
Госпожа де Неттанкур уже сидела в маленьком салоне и писала письма друзьям с извещением о перемене адреса.
Они были особенно довольны этим переворотом в их жизни, когда господин Жильсон-Кенель уехал с Дианой в Италию.
— Если бы мы жили вместе, было бы невозможно делать вид, что нам это неизвестно, — говорила Кристиана сыну.
Это ей не мешало показывать подругам открытки из Пизы, Венеции, Вероны, Виченцы, где неизменно рядом с подписью Дианы подписывался уважающий вас, господин Жильсон-Кенель.
— Аристократия республики, — улыбалась госпожа де Неттанкур, — ну что же…
По возвращении из Италии у Дианы на пальце оказался бриллиант, но о господине Жильсон-Кенеле больше и разговору не было. Где-то недалеко от Арецци, а может быть, и просто-напросто в Париже, Диана познакомилась с господином Жоржем Брюнелем, человеком довольно вульгарным, маленького роста, брюнетом южного типа, но симпатичным, одним из тех людей, которые немедленно вызывают к себе такое доверие, что им прощается даже их излишняя фамильярность, — а может быть, всё происходит как раз наоборот.
Госпожа де Неттанкур объясняла уже своим друзьям, что господин Брюнель — self-made man 7: сначала ему туговато приходилось, но он умеет делать дела, и теперь он колоссально, что называется, — колоссально богат. Конечно, для этого ему приходится беспрестанно работать. Остановись он, и завтра же у него не будет ни гроша. Нечто вроде человека, приговорённого пожизненно трудиться. Такие люди встречаются в Америке, только в одной Америке.
