Носовые пулеметы истребителя заработали, ударив с двух стволов прямо по дороге. Видно, стрелок был мастером своего дела, потому что очередь прошлась ровно по обеим телегам, убив лошадей и, кажется, Виндека, а потом добралась и до грузовика, из которого так никто и не успел вылезти.

Мощный взрыв мгновенно заложил мне уши.

Грузовик уткнулся в дерево и полыхал. Видно, взорвался топливный бак. Без шансов.

Истребитель чуть повел крыльями и резко набрал высоту. На второй заход он не пошел, хватило и первого.

Гул постепенно отдалился, самолеты ушли своим курсом дальше, в сторону Берлина.

Женщины стали выбираться из импровизированных укрытий. На первый взгляд, все были целы, чего нельзя сказать о Ревере и эсэсовцах. Из находившихся в грузовике не уцелел никто. Туда им и дорога.

Я подошел к распростертому телу Виндека. У него отсутствовала левая рука, и из обрубка обильно лилась кровь, но капо был еще жив. Если сейчас туго перевязать руку, может, и выживет. Фашисты — твари живучие.

— Помоги, Шведофф, богом заклинаю! — прохрипел он, смотря на меня мутным взглядом.

— Сейчас, — отозвался я.

Потом склонился над его искалеченным телом и всадил клинок прямо в сердце.

Он бы сдох и сам, но мне было приятно прикончить подонка своей рукой. Жаль, Ревер ускользнул от меня, умудрившись сгореть в машине. Я желал поквитаться с ним и за Хельгу Браун, и за других, замученных им людей. Не вышло, но и так хорошо получилось. Спасибо неизвестному стрелку.

Женщины столпились за моей спиной, наблюдая за произошедшим, и молчали. Многие еще не осознали случившегося, другие ждали моих слов.

Я повернулся к ним. Они смотрели на меня глазами, полными робкой надежды. Устало вздохнув, я вытер кровь с ножа и спросил:

— Девчата, и что мы с вами будем делать дальше?..

Глава 17

Если бы все случилось еще раз, я, разумеется, не стал бы убивать Виндека вот так открыто, на глазах у всех. Но тогда, под наплывом эмоций, когда смерть пронеслась буквально в считанных сантиметрах, оставив после себя изувеченные трупы лошадей, горящий грузовик и раненного убийцу, которого я ненавидел всей душой, я сделал то, что сделал.

Вот только теперь у меня появилась проблема: женщины видели, как я расправился с Виндеком, и если хоть одна из них проговорится… мне конец.

Впрочем, я, конечно, могу попробовать рассказать «свою версию». Что, мол, просто избавил капо от страданий «ударом милосердия», но поверят ли мне… сомневаюсь. Слишком уж недолго я работал на фашистов, чтобы заслужить их доверие. А вот Виндек «трудился» уже несколько лет и был на хорошем счету.

Эти мысли пронеслись у меня в голове, когда я оглядывал женщин и прильнувших к ним детей.

Никто не плакал, даже самые маленькие. Все стояли на пронзительном ветру и ждали, пока я решу, как поступить дальше.

Те аргументы, которые я приводил мысленно раньше, никуда не делись. Мы находились всего в нескольких десятков километров от Берлина, в глубоком тылу, и советские войска тут появятся еще очень нескоро. А партизаны… если в окрестностях и действовали их отряды, то выбраться к ним я бы не сумел. Бродить же по лесам без еды и воды в феврале, да при наличие маленьких детей — сомнительная затея. Но и доставить всех в концлагерь, где смерть буквально царит в воздухе, тоже не лучший вариант.

Что же делать?

Я не находил ответа, разрываясь в душе от осознания собственного бессилия. Для себя я решил твердо — я вернусь обратно, мои дела в Заксенхаузене еще не окончены. Кроме меня, никто не сделает того, что нужно. Никто просто не понимает важность задуманного мною.

Восемь женщин, прошедших за последние месяцы сквозь ужас и ад преисподней, не торопили меня. Они прекрасно поняли, что я не простой капо, поэтому не нападали, хотя могли бы наброситься всем скопом и буквально разорвать на части. Я знал, на что способны матери, защищая своих детей от смерти. Своим, конечно, я для них в одночасье не стал, но и чужим быть перестал.

— Кто хочет, может уйти в лес, — произнес я, так и не придя ни к какому конкретному решению. — Может, замерзнуть лучше, чем сгореть в печи…

— У тебя есть оружие? — спросила Настя.

— Только нож. У солдат в грузовике были винтовки, а у унтера в кабине — пистолет, но для нас они пропали.

Я бросил короткий взгляд на полыхающий грузовик — не подобраться. Жаль, что капо не доверили хотя бы обрезы — все лучше, чем ничего.

— Следы на свежем снегу, — негромко сказала Настя, — тех, кто уйдет в лес, быстро по ним найдут.

Ее услышали все.

— Я ухожу! — едва слышно, но твердо сообщила невысокая рыжая девица из цирковых.

— И я!

— Я тоже!..

В общем, это было предсказуемо. Лучше неизвестность, чем гарантированная смерть.

Но, черт подери, куда им бежать в этом куцем лесу? Здесь не сибирская тайга с ее бескрайними просторами, если к поискам подключат собак, то беглецов отыщут уже завтра. И все же я не мог и не собирался решать за них. Каждый отвечает за свою судьбу самостоятельно, но вот дети… что делать с ними?

Из-за поворота показалась повозка, груженая сеном и ведомая одной единственной лошадкой. В повозке сидели трое, и все с оружием в руках. Простые охотничьи ружья, но и этого достаточно.

Ну вот и все, поезд ушел. Теперь уже и бежать бесполезно.

— Значит так, — я говорил негромко, но без тени сомнения в голосе, пытаясь успокоить женщин, придать им хоть немного уверенности, — вы все останетесь живы, и дети тоже. Это я вам обещаю! Я вытащу каждую, клянусь!

— Эх, парень, да кабы все было, как ты говоришь, и Гитлера бы давно прикончили, и победили бы! — полная женщина лет сорока скупо улыбнулась мне.

— Победим! Через год возьмем Берлин! Я это точно знаю! Клянусь жизнью своей! Главное, девчата, продержитесь до этого дня!

Они встали за моей спиной широким полукругом, держа малых детей на руках, а тех, кто постарше, прижимая к себе.

Никто не побежал, никто не истерил.

Повозка подъехала ближе, остановившись в десятке шагов. Ей правил мужик лет пятидесяти, с суровым, неулыбчивым лицом.

На землю спрыгнули два парня. Один — совсем молодой, годов пятнадцати. Второй — чуть постарше. Братья, сразу видно. Оба хмурые, такие же мрачные, как и отец.

Одеты по-простому. Плотные штаны, куртки, на головах — картузы, на ногах — сапоги. Типичные бауэры — немецкие крестьяне, соль этой земли во все времена: и в прошлом, и в будущем, и в настоящем.

Братья обошли нашу группу с двух сторон, держа на прицеле ружей. Их отец неспешно слез с повозки, подошел к грузовику, оценил обстановку, немного потоптался у тела Виндека, но не трогал его, сожалея покачал головой у трупов лошадей, потом вернулся обратно, как видно, все для себя решив.

Меня он осмотрел быстро, лишь мазнув глазом по нашивке «Капо». На женщинах и детях его взгляд задержался дольше.

Наконец, бауэр спросил:

— Что здесь случилось?

Я молчал, прикидывая шансы. Если я прыгну прямо на него, то точно дотянусь и прикончу, благо, нож под рукой. Но тогда поймаю пули с обеих сторон от сыновей, которые, судя по их виду, с оружием обращаться умеют. Даже если девчата подсобят и бросятся на них, то я точно не уцелею.

Но это не главное. Моя регенерация еще кое-как работала, хоть и сбоила в последнее время. Повезет, восстановлюсь. Да и скорость реакции у меня превосходила всех здесь присутствующих. При удаче, увернусь от выстрелов, но вот если братья решат стрелять в женщин — тут я уже не успею, и в этом был главный затык.

— Сам не видишь? Разбомбили нашу группу…

— А куда ехали?

— Сопровождали заключенных в Заксенхаузен, тут неподалеку. Охрану всю перебили, я один остался.

Нужно произвести хорошее впечатление, а потом воспользоваться моментом, выхватить ружье и завалить хотя бы одного, а при везении — и всех троих.

— Кто они, русские? — углядел он винкели с буквой «S» на груди у женщин.