— Ты, Паша, конвой, — сообщил ему Зузинский, брякнув бриллиантовыми подвесками аксельбанта, — потому худшего бедствия, нежели дурак-командир, просто не представляешь. С твоей колокольни, это, видимо, так и кажется. Но есть ведь и другие высокие здания. И повернутые по другому. И где ты наблюдаешь простую глупость, я, например, везде вижу финансовые злоупотребления. А Никита, — Сухарев на аршин выдвинул грудь с андреевским крестом. "За Веру и Верность", — государственную измену. И пресекаем.
— Ты хочешь сказать, что Михельсон вор и изменник? Не слишком ли!
— Нет. Никоим образом. Но то, что он будет проверен — точно. Кстати, если бы он одержал полную победу — он тоже был бы проверен. На всякий случай. Такова наша метода…
Вошел Гудович. Должность его оставалась прежней — все так же состоял генерал-адъютантом. То ли дело Мельгунов, закатившийся в Новороссию генерал-губернатором! Но тот и был, при всем своем авантюризме, всегда скорее генерал, а вот Гудович — скорее адъютант. И не более того, в какие бы чины не вышел. Впрочем, личный порученец царя — это персона. А личный друг — тем более…
Так что генерал-аншеф Михаил Измайлов привстал навстречу визитеру, пожалуй, даже излишне порывисто. Вылезти, он из-за стола попросту не мог. И так глухо стукнула каска, пробив острым навершием очередную метку на новеньком паркете. Новеньком, как и все здание Кольца. Карта, развернутая на столе, стыдливо свернула угол, прикрыв разрисованное подбрюшье.
— Как обстановка? — буднично спросил Гудович, пожимая Измайлову руку. После чего нагнулся и вернул каску хозяину, — Ты бы полочку какую для нее сделал, а то как не прихожу — все падает. И твоим же сотрудникам внизу работать мешает.
— Ничего, они привыкли. Да и какая разница — чем прижимать эту чертову карту, если это что-то непременно должно весить полпуда. И кто только их там у Михельсона в штабе так скручивает?
Кто — Измайлов замечательно знал и сам, поскольку обязан был знать всех откомандированных офицеров-квартирмейстеров. Но ведь человек никак не виноват в том, что за три дня, проведенные в узком тубусе, карта сама норовит свернуться в рулон. А пожаловаться хочется. Плотную же и упругую бумагу для топографических карт Измайлов выбирал сам. А вот сейчас сам с каждой знакомился, прежде чем передать вниз, где данные с нее перенесут на Большую, а там и реплику сделают для князя-кесаря и обоих царей — подняв ее по новому, затушевав неинтересные в стратегическом масштабе подробности, и выделив другие.
— А обстановка мерзостная, — поморщился он, — как мои орлы снизу говорят: рисовать противно. Оренбург в осаде, Черкасск тоже. Под Казанью имеем один ландвер, Самара и Уфа вообще прикрыты символически, хорошо только Мельгунову, он переиграл к северу своих губерний все, что у него там стояло против турок. Император Иоанн, что особенно обидно, все время говорит о политическом решении. Как будто не ясно, что таковое неизбежно вытекает из военного. Питер оголять наши вожди боятся, кадровая армия урезана до изумления. Бывшим штрафным не доверяют. Приходится использовать против повстанцев черт-те что. Сводные кирасирские отряды, иррегулярных инородцев…
— Неприятно, — согласился Гудович, — но мы ведь побеждаем. Зараза более не распространяется.
— Так в газетах пишут. А ты ведь сам царю мои доклады таскаешь. Неужели ни разу не заглянул? Неужто тебе не присуще здоровое человеческое любопытство?
— Они ж запечатаны.
— Я имею в виду, через плечо.
— А… Каждый раз кто-нибудь приходит, мне приходится его перехватывать — а сам Петр молчит или отшучивается.
— Ну так сделай выводы сам.
Гудович вздохнул. Выводы он делать не любил. Поскольку они оказывались равно далеки и от того, что происходило на самом деле, и от того, что думало начальство мудрое.
— Не люблю голову сушить понапрасну, — заявил он, — не мучь. А то я на ночь «Набат» читал.
"Набат" был чтивом запрещенным. К изданию и распространению. За ХРАНЕНИЕ же номеров никто никогда наказан не был. Из этого Измайлов делал вывод — журнал, даром что издавался беглыми из тиранической России вольнолюбцами, был полностью подконтролен Аноту. А потому никогда им не интересовался. Зато «Набат» всегда можно было отыскать на столе у любого из двух императоров. Чем, очевидно, и пользовался его собеседник.
— Этот сборник пасквилей?
— Ну, зачем так то. Между прочим, иногда там пишут больше, чем в "Вестнике Анота".
Само собой. Измайлов в который раз мысленно снял шляпу перед княгиней Тембенчинской. Виа, по его мнению, организовала замечательную систему выброса информации. И, разумеется, далеко не все появлялось в газетных окнах на стенах Дома-на-Фонтанке, или выкриках газетчиков, раздающих «Ведомости». Многое уходило через небольшое издание для внутреннего пользования — "Вестник Анота", непременно выбивавшееся наружу. А теперь вот появился и "Набат".
Таким образом, контролируя всего три издания, Виа могла по своему усмотрению предоставлять разным группам населения разные же новости, причем довольно тонко и в обстановке полного доверия.
Простому обывателю достаточно «Ведомости» почитать. Само собой, недовольные сложившимися в России порядками будут верить всему тому, что есть в «Набате». Вхожие в первые этажи власти с гордостью процитируют «закрытое» издание. Скептики, сохраняющие ясность не затуманенного ненавистью к власти мозга, с глубоким интеллектуальным удовлетворением вычтут из публикаций запрещенного журнала не официальные опровержения, но тайные сообщения внутренней газеты. Сторонники нынешнего курса, обладающие некоторым цинизмом, точно так же проверят официоз «Вестником», получив несомненное удовольствие от того, что ими правят такие же умные и чуточку беспринципные люди.
Сам Измайлов читал исключительно немецкие газеты, по отношению к России сравнительно корректные. Правда, прусское Тайное Министерство до того старательно копировало ухватки Анота, что возникало подозрение — а не сговорятся ли они о совместной информационной политике? И не переходил на шведскую прессу исключительно из-за незнания языка.
Это, впрочем, ему бы ничем не помогло. Международная рассылка русских новостей от Аналитического Отдела, "Bulletin Russe", быстрая, острая и гарантирующая неопровержение, уже стала основой новостных колонок о России по всей Европе. Ею не брезговали не то что недоброжелатели — открытые враги. Если, конечно, о ней вызнавали. Потому как она тоже была немножко секретной — того самого рода секрет, о котором друзьям орут через улицу, а больше никому ни-ни. Рассчитана она была, разумеется, не столько на европейца, сколько на русского полиглота.
— По картам получается стазис. Состояние неустойчивого равновесия. И куда оно сместится — еще вопрос. Что касается Самары, я совершенно спокоен, — сказал Измайлов, — через нее собирается возвращаться Тембенчинский. Больше того. Зная князя, скажу — там то все и решится!
— И все-таки, князь, вам надо просто ехать дальше. Мы тут сами управимся, — настойчивость ротмистра Зузинского удивляла его самого. Еще полминуты назад он был счастлив, что команда перейдет к герою и титану, свалившись с его широких, но вполне человеческих плеч. Потому как подвиг предстоял титанический. Но это было до того, как он увидел конвой. Все выглядело нормально — собственная свита туземного князя, меха, выбивающиеся из под них красно-белые перья, кинжалы, колчаны — почему-то без луков, повизгивающая речь… Но Зузинский помнил ту историю с портретом из морского корпуса. По ней учили начинающих кирасир — как не надо думать логически. После чего плавно переходили к тому, что именно надо делать в условиях нехватки информации. Однако, кроме ожидаемого урока, Зузинскому в память запали и те приметы, которых не заметил цесаревич Павел. Конвой князя Тембенчинского состоял из тридцати девчонок.
Князь перехватил его взгляд.
— Понимаю, ротмистр. Я еще вчера радовался, что ко мне приставили почетный караул, а не гарем. Увы, насколько с гаремом было бы проще. Но — я уехать просто не могу. "Кирасир в отставке не бывает". Помните? Отослать девушек я тоже не могу. Не уедут. Разве только посадить в засаду. У нас винтовки есть?
