Янычары как раз его дискредитировали, поскольку, будучи в первую очередь стрелками, фехтованию обучались по остаточному принципу. И рубили неприспособленным к тому ятаганом наотмашь, как положено мечом или саблей с елманем. А так и раны серьезной не нанесешь, и клинок сломать недолго. Знаменитые рубцы, которыми украшены иные ветераны миниховских походов — знак вопиющей деградации турецкого солдата в области рукопашной.

— Вот так, — удовлетворенно сообщил Баглир, — соотношение сил слегка поменялось. Кстати, секрет русского булата продается, и дешево. Иначе все равно украдете. Так пусть деньги пойдут не предателям, а правительству. Примерно это же касается и ваших угроз. Воевать сейчас не хочет никто. Год назад еще были турки… Кто еще? Любимые вами персы? Давайте говорить серьезно. Крым — прыщ на черноморском побережье. Его нам надо выдавить хотя бы в косметических целях — чтобы не представать перед миром страной, от разбойников способной только откупаться. Босфор нам нужен для гарантии южных рубежей от морского вторжения. Все остальное подлежит торгу.

— Крым и Босфор, — протянул Сен-Жермен, — Босфор… Насколько я понимаю, в смысле безопасности вам нужен только ОДИН пролив. О Дарданеллах речи нет.

Баглир кивнул.

— И Стамбул тоже не нужен. Хватит какого-нибудь Сан-Стефано, Принцевых островов и чего-нибудь на анатолийской стороне.

— Мы его и так не заняли, — согласился Баглир, — пока. Но император Иоанн настаивает. Крест над Святой Софией, прочая византийская романтика. И, кстати о Дарданеллах — я сказал, что остальное подлежит торгу. А не будет безусловно уступлено. То есть, я потребую цену. И ту, которая устроит меня лично. Не как взяточника-визиря, а как ипостась императоров, который есть символ и суть России. То есть меня как Империю…

Государство это я. Для некоторых людей это не напыщенная глупость, не мания величия, и даже не отражение своей общественной функции. Это способ восприятия мира. Для таких людей свойственна избыточная инициатива, постоянное перепутывание своего и государственного карманов, причем в обе стороны. И они совершенно непобедимы, потому что их Империя живет в них самих. Истребить их можно. Победить — нет.

Пусть орет, роняя слюну, император Иоанн.

— Я не служу православной церкви, государь. Я служу империи. Империи выгоднее так.

Одобрительный взгляд Румянцева.

Пусть напоминает про присягу.

— Я присягал вам как символу и высшему чиновнику Империи, а не брызжущему слюной идиоту.

Неподдельное уважение в глазах Шувалова. Мол, я думал, ты самозванец. А ты и взаправду аристократ.

Пусть отсылает к силе Всевышнего.

— С нами Бог? Он всегда и со всеми. Но с ним ли ты?

А чего еще ждать от существа, числящегося православным, но выпускающего когти при словах "раб Божий" или "сын мой". Да вдобавок масона тридцать третьей степени…

В экспедицию Баглир отправился, как и все — в кибитке. К монгольской тактике решили перейти за Уралом. А потому сидел на не слишком мягком сиденье и читал газету.

Уже проезжая заставу, в разделе заметок о любопытных происшествиях из заграничной жизни — увидел, вырвал, нацарапал когтем "Обязательно воплотить" и подпись. И велел передать в Академию Дашковой.

Что из этого вышло — узнал позже.

Екатерина Романовна находилась не в пышном здании Академии Наук, не в Университете — Санкт-Петербургском, уже четвертом в России после Кенигсбергского, Кильского и Московского, а в Смольном. Читала лекцию благородным девицам. Тут же сидел Дмитрий Григорьевич Левицкий и делал наброски. Большая часть девочек откровенно сдерживала зевоту. Лекция касалась таких сложных и отвлеченных понятий, как эфир и флогистон, материи сложные и непонятно, существующие ли вообще. Куда интереснее читать французских энциклопедистов, которые при помощи банальной житейской логики (поскольку лениво было изучить настоящую, математическую и теософскую) создают модели справедливого устройства общества…

Лишь одна пара глаз горит светом любопытства. Катенька Молчанова слушает внимательно. Тут вбегает служитель.

— Бумага от князя Тембенчинского.

Бумага — обрывок газеты. " ТТ числа месяца сего года во Франции в месте… некие чудаки изготовили шар из плотной бумаги, наполнили дымом и тот летал три часа. Помещенные в корзину при шаре петух, баран и утка по приземлении остались живы".

— Что ж, воплотим.

Записку она после лекции забыла. В голове уже проплывали возможные конструкции аппаратов. Шар на горячем воздухе, о котором, видимо, шла речь в заметке, представлялся слишком ненадежным. Даже теоретически. Услышав о теории теплорода, которой, кажется, руководствовались французы, Тембенчинский сделал недвусмысленный жест — покрутил пальцем у виска. А все его заявления, касающиеся физики, отчего-то неизменно подтверждались. Оставался газ. Но вот беда — водород горюч и взрывоопасен. Впрочем, пусть себе будет опасен — пока опыты идут на животных, сойдет. Ведь не обязательно запускать его из центра столицы. Вполне сойдет какое-нибудь чухонское болотце.

А газетная заметка с оборванными краями досталась воспитанницам. Те ее прочитали, обсудили и забыли. Все, кроме одной.

У Северной Америки восемнадцатого века было два входа — парадный и черный. На парадном, атлантическом, было оживленно. Сновали груженые колониальными товарами купцы, перехватывали их последние сохранившиеся рыцари черного флага. С тех пор, как карибское пиратство стало невыгодно Британии, оно вдруг резко пошло на убыль. И все-таки кое-кто по старинке держался за дедовскую кулеврину. Другое дело, что риск был уже другой. Главное, что сделала Британия — лишила пиратов баз, попросту отказав разбойникам от своих портов, и морской разбой, хоть и не прекратился совершенно, но резко усох. Другие же державы попросту боялись лишиться последних островов.

Берег тут весь был уже поделен и переделен последней войной. Французские владения расширялись вглубь континента воронкой от узкого берега Луизианы, все, что к северу, отныне принадлежало Англии, все, что к Югу, сохранялось за Испанией. Земли эти были густо населены европейцами, туземцы истреблены или оттеснены вглубь.

Баглиру это напоминало картину удачной десантной операции континентального масштаба, только что затянутую на столетия. Характер операции носил «мягкий» характер завоевания на юге и «жесткий», истребления, на севере. Последнее, правда, было своеобразным и совершенно нетимматским. Североамериканские колонисты, как правило, не производили жестких зачисток на уничтожение. Вместо этого они оттесняли туземцев в неплодородные районы до тех пор, пока сопротивление сжатого этноса не становилось слишком сильным. Тогда индейцев на время оставляли в покое, давая возможность вымереть от голода на территории, неспособной прокормить сбившееся на ней население. После этого земли ослабевшего народа снова обжимались. Процесс был долгим, но его жестокость была, на тимматский взгляд, эстетически прекрасна: туземцы вымирали «сами», не требуя взамен большого количества жизней. А если с голоду решались на ответные набеги, те становились отличным поводом с чистой совестью еще немного ужать индейские территории. Разумеется, такой метод был применим только к народам, не обладающим способностью ведения интенсивного сельского хозяйства. Как лаинцы, например. Или, хотя бы, как чероки. Тех до поры оставили в покое. И этот народ жил удивительно мирно.

Именно в эту мясорубку ухитрились угодить какие-то лаинцы. Разумеется, если колонисты индейцев считали за опасных зверей, вроде волков, то что тут говорить о Martes Sapiens?

Поэтому Баглир не поплыл через Атлантику. И не полетел — подстриженные в Дарданеллах крылья еще не отросли. А отправиться решил через черный ход — Сибирь и Аляску. Вроде пакета — фельдкурьерскими тройками.

Такой способ передвижения давал возможность взять с собой попутчиков. Баглир бросил клич. И вместо одиночной вылазки получилась экспедиция.