Турки поступали проще — мазали корабли снизу какой-то дрянью, то ли от запаха, то ли от вкуса которой любой корабельный червь грустнел, и плыл вдаль от османского днища, гонимый течением. Смазка была куда легче медных листов. И не имела швов. Поэтому при равном размере и равной загруженности турецкое судно было ходче.

Зато линейный фрегат изначально делался гончим судном. От обычного фрегата он отличался несколько большим размером и третьим рядом орудий, который составляли необычные на море, но исключительно легкие единороги, которые могли стрелять и как пушки, и как гаубицы. Последнее в битвах на море значения не имело — зато могло пригодиться против берега. Зато такой фрегат мог себе позволить больший, чем линкор, крен, более высокие мачты — а значит, и больше парусов.

За линиями кордебаталии прятались малые фрегаты, шебеки и совсем мелочь. У турок — свои, у русских по преимуществу греки. В бою они почти не участвовали. Зато сохранили организацию. И теперь искали поврежденные вражеские линкоры, чтобы добить. Или сторожили их.

Поэтому на полное уничтожение неприятеля Грейг времени не тратил. Сбить к чертям очередному супостату оснастку, спалить зажигалками паруса — и вперед, к новой жертве.

"Мессудие", султан морей, потерял две мачты в бою с четверкой престолов небесных — «Гавриилом», «Михаилом», «Уриилом» и «Рафаилом». Подбадриваемые капудан-пашой, турки держались удивительно стойко. Даже знамя прибили к остаткам бизань-мачты гвоздями. Чтобы спустить было нельзя. Поэтому четверка пошла дальше. Через полчаса турецкий флагман был обнаружен корветом «Новгород». Его командир, капитан-лейтенант Сухотин, искренне полагал, что засиделся на мелкой посуде, и, решив, что утопление столь избитого корабля принесет ему разве благодарность в приказе, решил взять Гассана в плен. У турецкого адмирала было другое мнение, но кто ж его спрашивал?

Экипажа для абордажной схватки Сухотину явно не хватало. Обстреливать же палубу флагмана картечью означало почти наверняка убить капудан-пашу. Так что оставалось заскочить под корму турку и схватиться — пять бортовых пушек против четырех кормовых. Но — высоко сидящих, а потому дырявящих паруса. «Новгород» стрелял ниже, стараясь разбить руль. А когда тот брызнул щепой, продолжал бить ядрами вдоль корпуса. Причем, стараясь не делать дырок ниже ватерлинии. Пока кормовая батарея отстреливалась, турки держались. Но когда замолчало последнее из четырех орудий, разбитое русским ядром, бухнулись в ноги адмиралу.

— Тебя и так умертвят за поражение, — уверяли его, — а нам жить хочется… Сдавай корабль.

Гассан был непреклонен три часа. Измочаленная корма уже не чинила никакого препятствия снарядам. С внутренних палуб неслись вопли гибнущих людей.

— Флаг прибит, — сказал, наконец, адмирал, — как же быть?

Но флаг от мачты оторвали.

Турки всегда любили большие пушки. И Дарданеллы сторожили самые большие. По калибру вдвое превосходящие царь-пушку. А большие пушки дороги. И новые льются редко. Потому что — незачем. Какая разница, чугунное ядро вылетает из жерла или каменное, если и то, и другое при таком калибре просто вырвет кораблю днище. Или вомнет один борт в другой. А то и просто расшибет корабль пополам.

Барон де Тотт уныло разглядывал эти произведения искусства. И все больше подозревал — эти чудища турки как привезли при осаде Константинополя триста лет назад, так и оставили стеречь проливы. Чтобы не тащить куда-то еще. Нет, пугалочки хороши. Еще бы — сорок дюймов! Внутри можно очень удобно поспать. Темное и прохладное местечко на галлипольском солнцепеке поистине бесценно. Жар же солнечных лучей достигнет жерла только к прохладной приморской ночи. Уж не в такую ли и занесло как-то позевывающего барона Мюнхгаузена?

Барон вздохнул. С каждым днем его миссия нравилась ему все меньше и меньше. А ведь идея-то была вовсе недурна! Отплатить косолапым русским за марсельский погром. За измену в Семилетней войне. За излишнюю славу в ней же. За свежезадертые носы, за новые таможенные тарифы на щепетильный товар. В конце концов, если взять две любые великие державы, каждой найдется за что обидеть другую. А уж если выпадает возможность сделать это чужими руками — как тут устоять?

Получив задание — усилить оборону турецких крепостей, барон Тотт поначалу был очень доволен, и выскочил от графа Брольи едва не вприпрыжку. Экзотическое путешествие, интересная практика. Возможная слава, если усовершенствованные им фортеции устоят перед русскими осадами. Но именно там, в Париже, его посетили первые сомнения — а все ли так хорошо? И посеял их не кто иной, как граф Сен-Жермен. Граф, против обыкновения, рассуждал в салоне не о Генрихе Наваррском и других героях религиозных войн, а о вполне свежей семилетней войне.

— Русские умеют брать хорошие европейские крепости, — говорил он, — так что слегка поправленные турецкие станут им слабой преградой. Турецкие артиллеристы слабы, поскольку совсем не тренируются. Материально их орудийный парк слаб и стар, крепостные припасы не обновляются десятилетиями. Во время последней войны с Персией шах легко взял несколько турецких укреплений. Я осмотрел их сам. Они хорошо вписаны в рельеф местности, и в каком-то смысле даже лучше наших, французских. По крайней мере, турки строят крепости на реальной земле, а не на листе чистой бумаги, как наши теоретики вроде Вобана и всех его последователей. Так что вопрос не в том, что защищать, а чем и кто это будет делать. Если посадить в тот же Очаков пару полков прусских ветеранов, эта крепость была бы почти неприступна. Заметьте, я говорю это, помня, что Кюстрин русские взяли легко.

— Насчет чем, — сообщил ему Тотт, — это не затруднение. У султана последнее время появились деньги. А наша крепостная артиллерия вполне хороша. Или я ошибаюсь?

— О, нисколько, — заверил его граф, — королевский арсенал ныне, как и всегда, лучший в Европе. Но где вы возьмете пушкарей?

— Возьму несколько с собой и обучу турок на месте, — нашелся Тотт, — война идет уже около года. Время, кажется, есть.

Так ему тогда казалось. Но — пока он укреплял Измаил, Силистрию и даже Варну, русский Соединенный флот засел вблизи Дарданелл, и последние три судна с крепостными орудиями укрепили его базу на острове Тенедос. Теперь его просят усовершенствовать защиту проливов. А как? Султан-пушки годились исключительно для запугивания. Заряжались они часами, наводились — тоже. Привезти посуху орудия из той же Варны? Но Грейг сидит на Тенедосе, и ходу ему до Дарданелл — несколько часов. А Сенявин и Спиридов с Азовским и Черноморским флотами? Один устроился в Керчи, другой занял Ахтиарскую бухту, устроил там крепость и порт Кайзерштадт…

Де Тотт усмехнулся своим мыслям. Вот незадача — русские называют новые города не по-своему, а по-немецки. Хотя — для крепостей так даже и лучше, угловатые имена им вполне идут. Сразу становится ясно — там уже насыпаны бастионы, или еще хуже — устроена русская тенальная система изо рвов и капониров, пушки смотрят в море громадными подзорными трубами. Внутри стоят казармы из барж. Рояльвилль или, скажем, Кингстаун вызывают совсем другие ассоциации.

Но главное, им до Босфора пути — сутки при хорошем ветре и два при очень слабом. Турки же от большого ума разделили флот. Теперь одну половину перетопили, как щенят, другая не высовывается из Варны. На рейде дежурит вдвое меньшая эскадра Спиридова. Постоит неделю, выжрет припасы и грустно идет на базу. А почему? Не послушали умного человека.

Великий Макиавелли учил, что умы бывают трех родов. Первый доходит до всего сам. Второй — способен понять, если ему советуют дело. Третий не умеет ни сам ничего придумать, ни дельный совет распознать. Барон скромно относил себя ко второму типу. И не поленился перед отъездом побеседовать с великим и отвратительно грубым адмиралом Сюффреном, маркизом де Сан-Тропе. Тот, в промежутке между самохвальством и неприятными воспоминаниями о былых сослуживцах, уронил в голову барона несколько зерен военно-морской мудрости.