И кое-что уже начало получаться. Во всяком случае, по Невскому Мирович ехал уже без шпор. Уздечка на всякий случай была — но он ею не пользовался. И ничего, добрался до присутствия.
Но — у всех были и другие заботы.
Например, передать дела Виа. На словах-то Тембенчинский это уже сделал.
— А теперь, — сказал, — друг мой, берите-ка вот эти папки. Еще и еще. Вот и вот. Этого хватит. Нет, всю картотеку я вас перетаскивать не заставлю, не беспокойтесь…
А вся картотека все равно была не у него в кабинете. А в просторном зале этажом выше.
В коридор Мировичу выходить не пришлось, только отворить дверцу — и сделать шаг в соседний кабинет. Совершенно такой же. Только бумаги на столе сложены в стопки, а не разметаны, будто опали хлопьями с потолка, и придавлены кирасирской каской. И перья у сидящей за столом Виа белые и алые. Ну и галунов на рукавах поменьше.
— Доброго вам утра, иллюстра.
— И вам, поручик. "Поход"?
— Так, иллюстра.
— Повезло… А я даже не тянула.
— Почему?
— Михаил не позволил. И был совершенно прав. Хотите загадку? Я уже не один человек. И еще не два. А полтора.
Так Мировичу еще никто о беременности не сообщал. Впрочем, у него и не было не то, что жены — настолько постоянной подружки, чтобы такое сообщение стало интересным. Слегка обалдел, как и положено.
— Поздравляю, иллюстра! На крестины пригласите?
Нагло. Но хороший адъютант — не чужой человек. А в свет входят прецедентами. На крестинах же у Тембенчинских могут быть и Миних, и Румянцев, и даже император. Такая вот смесь расчета и искренности. Виа улыбнулась. Мальчик слишком заботится о карьере?
— Это будет года через три! А до тех пор я тебя еще загонять успею, в пехоту переведешься.
Мирович виновато пожал плечами.
— Целых три года… Это ж какой богатырь будет?!
— Такой же, как я и Михаил.
Полупоклон. Шаг назад. И что же увидел Мирович? Опаньки!
Шефа, стоящего навытяжку, и чеканящего официальные фразы доклада. А перед ним…
И сам вытянулся в струнку перед государем. Даже глаза от усердия выпучил.
— Расслабьтесь, господа. Михель, есть разговор.
— Вы свободны, поручик.
Мирович исчез — в собственную дверь, на свое место в приемную. Присел на краешек кресла. И стал ждать вызова.
А вот Петру стулья и кресла чем-то не угодили. Поэтому он прислонился к стене.
— Даже не знаю, с чего и начать, — заявил он, — дело очень запутанное. Настоящий Гордиев узел. А я рубить не хочу!
— Начните с конца, — посоветовал Баглир.
— Почему с конца?
— Быстрее получится, государь. Правда, скучнее.
— Черт с ней, со скукой! — Петр, по своему обыкновению, не выдержал и стал бегать по кабинету. И натыкаться на стены. Просто потому, что бегал он быстро, а дополнительно округлившийся во время коронационных пиршеств живот не позволял быстро затормозить, — Два императора в одной стране — это как?
— Иоанн Антонович! — догадался Баглир, — Вы вспомнили про нашу Железную маску, государь.
— Э, ты сам хотел с конца… Так вот: спасибо. Твой топтун с арбалетом меня спас. Чуть-чуть не прирезали…
Сквозь рубленый рассказ Петра Баглир рассмотрел такую картину: император, на радостях от одержанной победы, решил, что все теперь хорошо. И решил погулять по городу без охраны, в компании одного генерал-адъютанта Гудовича. Все было душевно. Люди на улицах кланялись, царь пил пиво в разных заведениях. Наконец, в самом радужном настроении, решил все-таки идти домой в Зимний. По дороге к нему подошел, кланяясь на каждом шаге, какой-то невзрачный человечек в плаще, что совершенно не вязалось с ясной погодой, вынул бумажку с прошением. Гудович хотел было перехватить, но Петр взял бумагу сам — и тут проситель завалился на спину — изо лба у него торчал арбалетный болт. Зато в спрятанной до того под плащом руке убитого был кинжал.
— Знаю, — сообщил Баглир, — мне уже доложили, ваше величество.
— Опять?
— Простите, государь. Я еще не привык.
Петр кивнул. Идея отменить титул величества, заменив его нормальным словом «государь», посетила его уже давно — и была воплощена в одном из недавних указов. А появилась она потому, что императору надоело быть существом среднего рода. "Его величество ушло, пришло, дошло…" — склонял он так и этак, и возмущался: "Мужчина я или нет? Кто придумал это глупое величество? Если же говорить по-французски, то там «величество» и вовсе женского рода, как у нас «слава» или «честь». Ну, французские Карлы и Луи, положим, обабились, но почему МЫ обязаны терпеть эту дурь?"
— Суть в том, — сказал Петр, — что я боюсь. Теперь у меня много врагов. И я буду беречься. Потому что хочу жить. Но государство, в котором правитель прячется от своего народа — на мой взгляд, дерьмо.
Баглир почесал крылом в затылке.
— От всего не убережешься, — философски заметил он, — могут и из арбалета подстрелить, и из нарезной фузеи. Могут бомбу под карету приспособить. Разве только закрыться в крепости и не выходить. И то, подкоп могут сделать.
— Именно! — воскликнул Петр, — поэтому я и хочу тебя спросить: два императора, это вообще возможно? Один плохой. Другой хороший. Один сидит в крепости и бережется. И правит. Другой ходит по городу. Танцует на балах. В соборах молится. Ну и так далее…
— Не пойдет, — сообщил Баглир, — начнутся заговоры в пользу «хорошего». У вас уже была такая «хорошая» жена. Понравилось? Или не слишком?
— Значит, все это дурь.
Петр пригорюнился, подошел к окну и печально уставился на плавающие по Фонтанке лодки.
— Не совсем дурь. У римлян же было двое консулов, у спартанцев десятеро царей. И жили. Вопрос, как организовать. И главное тут — равенство сил и непересечение интересов. Византийские же цари уживались как-то с патриархами? А почему? Одним — кесарево, другим — богово. Но — вы действительно этого хотите?
— Да, — Петр ухватил Баглира за руки, сжал до боли.
Горячность императора Баглира удивила.
— Но почему?
— Не знаю. Но чувствую, что это будет правильно. Хотя бы потому, что сам едва не разделил его участь. И сделать это надо сейчас же. Пока князь-кесарь или Миних не устроили ему несчастный случай.
— Ну, Миних не такой уж жестокий человек, государь. Временами он романтичен и сентиментален в степени, просто невозможной для человека с инженерным образованием. Меня, озверевшего, нагого и босого изгнанника из другого мира, обогрел, пристроил к службе, да и теперь не оставляет добрыми советами…
— Ты был ему интересен, полезен и симпатичен, — заметил Петр, — а Ивана он видел разве младенцем. Зато знает об исходящей от несчастного узника опасности. А вот я видел. В Шлиссельбурге. И, черт побери, этот парень мне нравится. Все слухи о слюнявом идиоте — тетушкина пропаганда. Орел! Главное — гордый. С младенчества в тюрьме — спину не гнет. Меня — узнал. Я думал, будет лобызание башмаков. Нет, вел себя достойно. И силен, силен-то как! Табурет в потолок запустил — так тот не на куски, в щепу разлетелся.
— Трухлявый, наверное.
— Тюрьма — не дворец. Однако газеты ему носят, книги стоят. Все больше жития — и тому подобное. Не силен я в теологии. Но — на церковнославянском и греческом читает свободно. Привези его сюда, хорошо? И будем решать. Тогда и у Румянцева рука не поднимется. И Миних про старую присягу вспомнит.
— Сюда — это ко мне?
— Нет. У меня завтра вечером маскарад. Последний перед войной. Все будут. Привезешь Ивана под маской, мы с великими людьми отойдем в сторонку и займемся делом. А ты будешь танцевать. Когда балами манкирует какой-то ротмистр, это его дело. А когда начальник аналитического отдела — значит, в государстве нелады. И не спорь, это приказ.
— Будет исполнено, государь.
— То-то. Ну, завтра свидимся.
Император деревянно махнул рукой и вышел. За дверью лязгнули шпорами телохранители.
Баглир потянулся за шнурком и позвонил.
Мирович возник немедленно, как черт из табакерки. И принял распоряжения. Изготовить завтра с утра взвод особо надежных людей во главе со штаб-ротмистром Комаровичем. И немедленно доставить в присутствие придворного танцмейстера месье Пика.
