— Зачем ты её оставил? — спросила Миали, кивнув на колоду. — Она опаснее, чем Император.
— Потому что знание — единственная валюта в войне против забытья, — я развернул карту. Жрица замерла, её серебряные глаза теперь смотрели покорно. — Она расскажет, кто я был. И почему стал таким.
— А если правда убьёт тебя?
— Бессмертие, — я усмехнулся, — это не дар. Это проклятие задавать вопросы, на которые нет ответов.
Вдали, за холмом, кузнец копал могилу для жены. Ветер донёс обрывок его шёпота:
— Прости…
Но Жрица уже молчала. Её тайны теперь принадлежали только мне.
Глава 16
Влюбленные
Мы ехали несколько дней через долину, где тропы петляли между холмов, как змеи. Солнце палило немилосердно, а запасы воды подходили к концу. Коней нужно было напоить, да и нам самим нужен был отдых.
— Впереди озеро, — Никлас указал кнутом на полоску воды, сверкавшую меж сосен. — Там можно встать на ночь.
Озеро оказалось небольшим, но глубоким. Вода была прозрачной, и в ней отражались деревья, будто перевёрнутый лес. Шеон, не теряя времени, швырнул камень, чтобы проверить глубину.
— Эй, смотрите! — Он тыкал пальцем в круги по воде. — Рыбина плеснула! Может, поужинаем свежим?
Пит, с трудом слезая с телеги, хрипло засмеялся:
— Ты сначала поймай, а потом хвались.
Миали молча развела костёр на песчаной отмели. Её тени — обычные, длинные от пламени — тянулись к воде, но она резко отвела взгляд. Дэфа села на корточки, трогая воду пальцем:
— Холодная. Не советую купаться.
— Здесь ночевать можно, — Никлас осматривал склон, — но осторожно. Берег рыхлый.
Я прислонился к сосне, наблюдая, как Шеон пытается привязать себя верёвкой к дереву «на случай, если русалки утащат». Его смех разносился по берегу, пугая птиц. Пит уже храпел у телеги, накрывшись мешками.
Я давно не видел обычных снов. Нет, вру — я вообще перестал понимать, что такое «обычное». Моя жизнь — это бесконечная дорога, а моя свита — сборище существ, каждое из которых сломано куда сильнее, чем артефакты в моей колоде. Шеон, который смеётся, когда ему ломают кости; Миали, чьи тени шепчутся с её прошлым; Дэфа, целующая лезвие косы как любовника… И я среди них. Не человек, не монстр. Просто оно. Существо, которое даже зеркала избегают отражать.
Пламя костра пожирало ветки, трескаясь на языке забытых рун. Каждый хруст дров отдавался эхом в моих висках, будто огонь пересказывал древние проклятия. Дым вился сизыми змеями, цепляясь за плащ Миали, но она не шевелилась. Сидела ко мне спиной, неподвижная, как изваяние, а её тени — чёрные, густые, словно выжатые из самой ночи — вились вокруг, то сжимаясь в петли, то расползаясь паутиной. Иногда они принимали формы, от которых холодела спина: то детскую руку, тянущуюся из пламени, то рот, шепчущий на языке, который я когда-то понимал.
«Луна любит прятать лица», — вспомнилось мне. Колода дрогнула в кармане, и краешком глаза я заметил, как карта с полумесяцем — та самая, что всегда выскальзывает, когда Миали рядом — легла поверх «Верховной Жрицы».
Шеон пытался приковать себя к дереву «для веселья», а Пит, наконец допив флягу, заснул с открытым ртом.
— Ты хочешь спросить у Верховной Жрицы, — Дэфа уселась рядом, её коса легла мне на плечо. — Но боишься, что ответ сожжёт тебя.
— Ответов нет, — я развернул колоду. «Верховная Жрица» выпала первой. — Есть только… намёки.
Карта вспыхнула. Воздух сгустился, и Жрица материализовалась у воды. Её серебряные одежды сливались с туманом, ключ в руках светился ядовитым зелёным.
— Ты призвал меня, хотя запрещал, — её голос звучал как скрип пергамента.
— Кто я? — спросил я напрямую.
Она замерла. Туман из её рта потянулся ко мне, образуя буквы, но они рассыпались, едва возникнув.
— Ты… — Жрица схватилась за горло, из глазниц хлынул чёрный дым. — Выше… их…
— Выше кого? — встал я.
Она указала на небо. Туман сгустился в фигуру — нечто с крыльями и сотней глаз. Затем образ рухнул, превратившись в карту «Императора».
— Они… боялись тебя. Потому стёрли… — её тело начало распадаться.
— Стёрли что? Мою память? Имя?
— Всё.
Жрица исчезла. На песке остался ключ, покрытый инеем.
Шеон, до этого молча наблюдавший, прыгнул к ключу:
— О, блестяшка! Можно я…
Ключ вонзился ему в ладонь, превратившись в червей. Шеон захохотал, размазывая гниль по лицу:
— Щекотно!
Миали оттащила его за цепи, тени обожгли плоть.
— Это предупреждение, — прошипела она. — Не трогай то, что принадлежит ему.
Дэфа подняла ключ, теперь снова холодный металл:
— Он не для нас. Только для Господина.
— Ты выше их, — Дэфа ловила ветер рукой. — Но что это значит?
— Что мне некому молиться, — ответил я.
Миали сжала мою руку:
— Мы — твоя молитва.
— Господин! — Шеон дёрнул цепь, обмотанную вокруг дубового сука. Звон железа разрезал тишину. — Дай угадаю: если я прикуюсь здесь, утром меня заберут лесные духи? Или… — он лязгнул наручниками, — это станет новым модным украшением?
Его смех прозвенел слишком громко, слишком нарочито. Он всегда так делает, когда хочет заглушить тишину — или мысли. Рукава его рубахи были закатаны, обнажая шрамы в виде петель, словно кто-то развлекался, рисуя на его коже виселицы.
— Духи предпочтут Пита, — пробормотала Миали, не оборачиваясь. Её тени потянулись к огню, сливаясь с дымом. — Он жирнее.
Пит, растянувшийся у колеса телеги, хрипло захрапел в ответ. Пустая фляга валялась рядом, а из полуоткрытого рта капала слюна, растворяясь в пепле.
— Ску-у-учно! — Шеон швырнул в него кость, выуженную бог знает откуда. — Эй, бард! Спой про любовь и смерть!
Тень Миали метнулась, как кнут, выхватив кость из воздуха.
— Не буди.
— Но он же…
— Не буди.
Её голос зазвучал иначе — низко, с лёгким звоном, будто где-то в горле звякнуло стекло. Шеон замер, впервые за вечер замолчав. Значит, сегодня тени говорили с ней громче обычного.
— Ты видел? — Дэфа упала рядом, её коса блеснула в темноте, как рассечённая молния. — Вода в озере… она не отражает звёзд.
Я кивнул. Даже луна — полная, жирная, как глаз демона — не оставляла бликов на ртутной глади. Лишь наш костёр дробился в чёрной воде, словно кто-то под поверхностью ломал свет на осколки.
Шеон дёрнул цепь снова, на этот раз откровенно назло.
— Может, я прыгну, проверю глубину? — он высунул ногу над обрывом.
— Прыгай, — Дэфа провела лезвием по воздуху, оставляя за собой трещину-молнию. — Я отпраздную твою смерть вальсом.
— О, Дэфа, ты всегда так романтична!
Его смех сорвался в крик, когда тень Миали рванула его назад. Он грохнулся на спину, закатился хохотом, а потом начал кашлять — сухо, надрывно, будто выплёвывая осколки собственных рёбер.
Пит похрапывал. Дэфа чистила косу. Миали молчала.
И только колода шептала мне на ладони: «Они — твоё отражение. Разбитое, кривое, но единственное».
Наше непростое путешествие продолжалось уже третью луну. Колесница, управляемая Никласом, плыла сквозь бескрайние поля, будто сама земля расступалась под её колёсами. Дорог здесь не было — лишь следы зверей, да тропы, протоптанные ветром.
Никлас правил конями, чьи копыта не касались земли.
— Они бегут по следам ветра, — объяснил он, и я вспомнил карту, где возничий держит поводья хаоса. Его руки не дрожали, даже когда колесницу бросало в стороны.
— Колесница не сбивается с пути, — пробормотал я, а он кивнул, будто слышал.
Филгарт, мой вечно беспокойный Шут, сидел на крыше, перебирая арбалетные болты с выгравированными наконечниками. Каждые пять минут он прицеливался в невидимых врагов:
— Вон, за холмом! Видишь, как колышется воздух? Это же драконья чешуя!
— Это марево, — бурчал Никлас, не отрываясь от вожжей. — И если ты выпустишь болт в «дракона», следующий выстрел получишь ты.
