– Да, и какой же? Расскажите, интересно же, – спросил Григорий, постаравшись улыбнуться пошире, насколько позволяли парализованные мышцы.

Пусть треплется, пусть говорит, будто с кафедры, перед скрипящих карандашами толпой студентов – лишь бы не смотрел вниз, где под рукавом толкается, щекочет кожу знакомое тёплое жжение. Мышь-демон ворочалась там, в рукаве. Толкался, колол искрами, старалась прервать охватившую Григория летаргию. Потом, отчаявшись, зашипел, прыгнул, сверкнув в воздухе ярким, шипящим от злости шаром огня. На Колычева, целясь в шею. Тот поймал мыша в воздухе, сбил остриём рапиры в полёте. Произнёс заклинание, снова – мазнул знак куфра кровью, символ вспыхнул, заиграл тревожным огнём. Накрыл обездвиженную мышку знакомой, медной колбой, с чеканкой по широкому боку. На узорах – тот же знак куфра, Григорий поморщился снова, узнав его.

– Спасибо, что вернули мой чайник, – издевательски сказал Колычев.

Беззвучный крик ударил изнутри по ушам. Крик мышонка, когда на него снова плеснули ледяной водой.

– Сволочь... – выругался Григорий.

Колычев невозмутимо заварил себе чай. Отхлебнул из чашки, тонкой в оправе чеканного кубачинского серебра.

– Вам, извините, не предлагаю. И пожалуй, чтобы у вас больше не осталось иллюзий – покажу ещё момент. Кондрат, зайди, будь любезен...

Дверь хлопнула, Григорий отчаянно скосил глаза на дверь и увидел на тёмном пороге старика Кондрата. Видом – такой же как Радко недавно, механические, слишком мерные и правильные движения, застывшие, глядящие прямо перед собою глаза. Старик вошёл, неуклюже, почти своротив плечом книжный шкаф. Замер, подняв глаза в потолок. Ничего не видя и не слыша, тоже, вроде как, ничего.

– Как же так...

– Не волнуйтесь, его сейчас ведёт не тот демон, что использовал против меня Теодоро. Помягче. Хотя платить придётся и ему всё равно. Старик был так вежлив, когда боярич как знак признательности подарил ему вышитую рубашку...

Григорий невольно выругался:

– Ах ты гад.

Павел Колычев на полном серьёзе кивнул:

– Спасибо. Кондратий, будь ласков, прибери здесь... А мы пока вернёмся к нашим делам. Итак, дорогой мой Григорий, из всего увиденного вывод может быть только один.

– Да?

– Наша милая Катерина ещё при вас, её дух рядом, и вы можете её видеть и слышать...

– И что с того? Хотите знать, что она теперь о вас думает? Могу пересказать, но боюсь, в русском языке не найдётся достаточно неприличных выражений.

– Обойдусь. Но, главное... Да, уважаемая Катерина, признаю – блефовать, пугая вас письмом от якобы учителя, было глупо. Но теперь ситуация поменялась, теперь моя просьба подкреплена кое-чем большим, чем простой блеф. Прямо передо мною, в парализованном виде, сидит явно не безразличный Вам человек. И мне всё ещё нужен учебник по чернокнижию. Хороший, правильный учебник с основами и полным теоретическим курсом – без теории эксперименты Теодоро при всей их смелости давали нередко отрицательный результат. Мы просто не понимаем, чего получаем на выходе, приходится проверять методом проб и ошибок. Несчастный Дуванов, погибший, потому что нам пришлось наугад подбирать расположение арканов, потом студентки из университета. Прибавить риск для самого экспериментатора и сложность подбирать каждый раз материал для проверки… – увлёкшись, Павел не обратил внимания, как на этих рассуждениях лицо у Григория аж закаменело от ярости. – И не отнекивайтесь, пожалуйста, Катерина, я знаю, я видел лилию на вашем плече – коллега Люциус не ставит высшие баллы за просто так, а на память вы, я знаю тоже, не жалуюсь.

– Очень даже не жалуется, и что с того? Вы-то её услышать не можете...

– Зато вы, Григорий, можете услышать и записать. И чтобы не было соблазна устроить подвох – предупреждаю, что любую схему или рецепт из этих записей я сперва на вас и проверю…

– Прошу... – Павел улыбнулся, плавным жестом показывая на стол. Григорий, насколько можно, проводил его взглядом, потом поднял глаза и снова – усмехнулся.

– Ладно, крайний на сегодня вопрос. Нахрена?

– Что – на хрена? Нахрена человеку новые знания? Или власть, которую они дают? Да просто...

Павел начал было и осёкся, замер, заметив, что Григорий сейчас смотрит не на него. Мимо Колычева, в угол, наверх и на лице у него – плавала непонятная для Колычева усмешка:

– Да я не вам, – проговорил Григорий, медленно, старательно смотря мимо Колычева, под потолок. – Ваше «Нахрена» мне почему-то очень и очень не интересно. Знания, ну как же, да... Обман да мучительство, пособие, как обмануть сильного и подчинить себе слабого. Сотни лет назад Лукавый искушал этим Спасителя, и ответ был дан ещё тогда. Всё, что от Нечистого – сначала пообещает дивный сад, а потом обратит в навоз. Я не вас спрашиваю.

Григорий поднял глаза, скосился – весьма выразительно, на полку по-над столом. Демон-сойка сидела там, опасливо косясь на людей большим жёлтым слезящимся глазом. Маленькая – она качалась, зацепившись когтями за край, ворочала рогатой, похожей на мышиную головой, то сжимала, то растягивала тонкие перепончатые крылья. Одно порвано – университетские вороны, должно быть, её догнали и потрепали. Григорий улыбнулся зверушке, сказал тихо и ласково:

– Я вот сейчас у неё спрашиваю. На хрена тебе, маленькая, за-ради чудаков летать, под клювы наших воронов подставляться? У нас семки есть...

– Ах ты!.. – Павел Колычев вспыхнул, лицо его залилось на миг вспышкой алого, дикого гнева.

Трость с рапирой поднялась, стукнула глухо в его руках. Взлетела, как для удара. Тяжёлая деревянная трость. В жёлтых глазах сойки-демона мелькнул дикий, очень человеческий страх. Она забилась, взмахнула крыльями, пытаясь взлететь. Раненое крыло подвернулось, зверушку повело в воздухе, кругом – задев ряды бутылок на полке над окном. Тонкий хрустальный звон, треск и дребезжание разбитого стекла. Потом шипение, клуб чёрного, вонючего дыма и вой. Тяжёлый, низкий, почти слышимый вой. Банка чернил слетела и разбилась о стол, заливая знак куфра. Тот зашипел как живой и забился, разорванные линии загорелись, знак заорал – дико, до звона в ушах.

Григорий рванулся. С места, чувствуя, как спадает вызванный волшебством паралич. На Колычева, тот шатнулся, снова – потянул из трости рапирный клинок. Не успел. Старый Кондрат вдруг оказался прямо позади него, поднял и опустил тяжёлый кулак прямо на затылок бояричу.

В ушах прорезался звонкий голос Катерины, взревел наполовину дохлый демон из знака, страшным, похабным матом прошёлся старый Кондрат, шипя и срывая с себя зачарованную, с вышитым заклинанием рубашку. Григорий ударом ноги разбил чайник, и мышь-демон вылез на свет, сверкнул искрою, тоже ругаясь на всё разом. Шипя и искрясь, злобный – сразу накинулся, расплавил помятый чайник, опалил пламенем восмилучевой знак, разошёлся, принялся метаться по комнате, пепеля и выжигая всё, напоминающее чернокнижие. Сойка испуганно кричала и била крыльями в страхе, судорожно забиваясь в уголок потемней. Бардак улягся где-то спустя полчаса. Когда под бдительным руководством Катерины, огненный мышь пожог и перевёл в пепел всё, что было в кабинете хотя бы немного похоже на чёрную магию.

Судорожно орущего: «Мне положено, кровью клялись», – как потом ехидно перевела Катерина – демона прибили святым крестом, иконой и, для верности, кованными жилецкими сапогами. Потом Кондрат снова ругался, а Григорий стоял посреди кабинета как полный дурак, рылся, искал семечки – накормить и как-то успокоить верещащую в панике сойку. Та забилась в угол и шипела, как маленькая, жалобно и тонко крича.

– Да просто прибейте её. В джеханнаме этой погани много...

– Говорят, это не настоящий джеханнам. И какая бы не была – жалко, – ответил машинально Григорий.

Тут же – обернулся рывком. Узнал голос Павла Колычева, тот очнулся, встал на ноги, даже свой чёрный камзол успел отряхнуть. Разве что морщился жалобно всякий раз, когда из дома доносился азартный огненный треск – мышь-демон металась там, азартно, под руководством Катерины выжигая всё подозрительное.