— Думаешь, только вы… — во второй раз он не сказал «люди», видимо, к нему уже начало возвращаться самообладание, — так умеете? Хотя теперь неважно… — возникшее ненадолго оживление тут же погасло: Юс снова захлопнул «дверь», но этого было достаточно.

Вот тебе и на: смертоносцы на протяжении нескольких веков так тщательно вытравливали из людей все человеческое, чтобы в конечном счете стать на них похожими. Трагедия Юса была теперь совершенно ясна. В далеком прошлом сам смысл существования самца заключался в воспроизведении себе подобных — дальше он мог умирать. Вайг рассказывал, что у некоторых видов менее разумных пауков самка вообще съедает самца после совокупления.

У смертоносцев статус самки тоже всегда был выше, но и самец в свою очередь занимал определенное положение, которое потом передавалось потомкам. И вот Юс, исполнив свое биологическое предназначение, одним лишь социальным поступком все перечеркнул. Теперь уж Найл тем более не собирался отступать:

— Ты мог бы хотя бы попробовать что-нибудь исправить, — осторожно начал он.

— Уходи.

— Ты сдаешься раньше времени! — Уходи, — Юс угрожающе поднялся. Он был очень, очень крупным и сильным, но одновременно в нем чувствовалось и своеобразное изящество, а его блестящая шуба казалась на удивление шелковистой…

Он хотел реванша. Хоть в чем-нибудь: только тогда ему можно было жить дальше — хоть малейшее оправдание перед собой, таким молодым, еще недавно таким непобедимым…

И Найл все понял, и решил, что игра стоит свеч. Во всяком случае успел подумать, что играет он, потому что уже в следующую минуту невольно превратился в игрушку сам…

Прыжок Юса был ошеломляющее стремительным и мощным. Найл ощутил мгновенную боль и вслед за ней странное оцепенение. Однако это не было похоже на сонное равнодушие, о котором рассказывал когда-то дед Джомар. Смертоносец ввел яда ровно столько, чтобы человек не мог сопротивляться, не мог позвать на помощь, но ощущал боль и главное — страх! Он обвивал паутиной нарочито медленно, каждым движением подчеркивая свое превосходство, наслаждаясь беспомощностью жертвы. Затем, перекинув несколько клейких нитей, заставил превращенного в кокон человека качаться между полом и потолком…

Быстро застывающая паутина больно врезалась в тело, но вместо естественного желания освободиться Найла охватила дикая паника, что он связан слишком слабо и вот-вот сорвется, упадет. Еще бы: он висел над пропастью; ветер раскачивал легкую, почти невесомую паутину, и с каждым порывом темнота внизу приближалась, раскрывая хищную бездонную пасть. Найл пытался кричать, пытался звать на помощь, но он был совсем один…

И тут неожиданно появилось оно. Большое, сильное и доброе. Главное, очень-очень доброе. И оно его спасло: подняло высоко-высоко, и мерзкая пропасть исчезла… Но нет! Доброе, милое, великодушное существо, оказывается, голодно. Разве можно терпеть подобную несправедливость — от горя у Найла разрывалось сердце, и как он обрадовался, узнав, что способен сам, своим телом насытить ненаглядного спасителя. Надо только постараться сделать мягким…

Он это сделает, у него получится… вот уже весь он превратился в студенистую аморфную массу — не поддается только что-то внутри. Что-то очень твердое. Еще, еще… Найл готов рыдать от отчаяния, от ненависти к себе, но ничего невозможно поделать: то, твердое, не поддается — наоборот, вдруг начинает расти, разливаться, возвращая телу прежнюю форму и твердость…

Сознание Найла походило на стремительно распрямляющуюся пружину, на пути которой неожиданно возникла преграда. Человек и паук были примерно равны по силам, но несколько секунд противостояния показали, что Найл понемногу начинал одерживать верх. Юс выдыхался. Он действительно был голоден, к тому же немалая часть энергии ушла на глупую вспышку гнева, затем на этот последний бросок.

Смертоносец держался потому, что только один единственный «шаг» назад означал теперь для него смерть — нравственную, а потом и физическую — зато каждая секунда мучительной, рвущей на части боли все еще была жизнью. Его жизнью — с блаженным покоем, когда полностью сливаешься с Богиней, чувствуя, как она наполняет тебя желанной энергией; с ночным ветром, раскачивающим паутину…

Последние капли жизни вставали на пути безжалостной воли человека и одна за другой иссякали, таяли… Слабеющий Юс не уловил того момента, когда все вдруг закончилось: посланец Богини и он отступили одновременно — и значит, он не проиграл…

Если бы Найл мог себе представить, что ему придется пережить, он бы на такое не решился — Юс его почти уничтожил, растоптал, превратил в некую полуразумную, активно желающую быть немедленно съеденной пищу. Кошмар… Оставалось лишь надеяться, что хотя бы не зря, и смертоносец, испытав чувство превосходства над человеком, поверит, что его жизнь еще не кончена. Во всяком случае Найлу очень хотелось на это надеяться.

— Отпусти, — приказал он Юсу, правда от перспективы вновь ощутить прикосновение его лап невольно обдало холодом. — Отпусти, ты получил, чего хотел.

Несколько минут Найл просто отдыхал: ни шевелиться, ни говорить, ни даже думать пока не было сил. Рядом бесформенной кучей валялась скомканная Юсом паутина.

— Выброси в окно… — глядя, как смертоносец выполняет его очередной приказ, Найл, который все еще не до конца пришел в себя, вдруг осознал, что добился своего.

Перед ним был по существу его ровесник, удачливый и избалованный — отец Юса принадлежал к паучьей знати. Жизнь его разбилась внезапно, и ничего на свете не хотел он теперь, как только склеить, исправить.

— Так ты будешь мне помогать?

Можно было даже не спрашивать: Юс окончательно пришел в себя и, стыдясь своей дикой, безумной выходки, пытался во что бы то ни стало загладить вину перед правителем. В его мыслях, которые были сейчас полностью открыты, Найл уловил любопытный оттенок: Юс считал свое поведение позорным, несовместимым с данным ему воспитанием; смертоносцу прямо-таки было больно думать, что кто-то считает его, Юса, не способным сдерживать свои эмоции…