– Точняк, закрутился, – я усмехнулся, не отрывая глаз от поющих девушек. А ведь, пожалуй, нам есть, что с ними обсудить…
Глава 5
В квартире у Боржича была эталонная кухня коммуналки – пять газовых плит вдоль одной стены, три квадратных мойки с другой. У подоконника – стол, накрытый давно потерявшей цвет клеенкой. Замысловатый узор пятен на оконном стекле и грустная пыльная занавеска, которая смотрелась, как куцые штанцы на ребенке, который из них давно вырос. Ася сидела на столе и курила, выдыхая дым в открытую форточку. Толку от такой деликатности не было никакого, все равно в кухне накурено было так, что болтающуюся на голом проводе лампочку в клубах дыма было почти не видно.
– Когда я была маленькой, я была уверена, что буду певицей, – обвив мою талию руками, рассказывала Люся. Говорила она медленно, в такой же манере, что и Сенсей. Певуче растягивая гласные. – Или актрисой. Я не знала, какая между ними разница. Каждый раз, когда к родителям приходили гости, я устраивала перед ними концерт. Выходила в центр с табуреткой. Ставила ее. Выставляла вперед руку, вот так, – Люся вытянула руку вперед жестом памятника Ленину. – И объявляла. Я тогда только-только научилась выговаривать «р», поэтому мне больше всего нравилось говорить: «Выступает Роза Рымбаева!»
– Где-то слышала… – сказала Ася. – Это же она пела что-то там… «Но музыка живет, и нету ей конца…»?
– Не знаю, мне кажется, я тогда пела какие-то свои чукотские песни, – засмеялась Люся. – В смысле, какую-то чушь на ходу выдумывала.
– Детские мечты сбываются, – я тоже ее обнял.
– Да нет же, подожди, я не дорассказала, – Люся потерлась головой о мое плечо. – Родители с друзьями пьют и закусывают, а я время от времени выхожу со своей табуреткой и выступаю. Одна из теть не выдержала и говорит: «Девочка, ну чего же ты чужое имя-то все время объявляешь? У тебя ведь свое есть, красивое!» А я ей серьезно так отвечаю: «Люся? Вы что, серьезно считаете, что артистку на сцене могут звать Люся?!» А тетенька мне говорит: «Детка, так есть же полное имя. Твоего папу зовут Гена, значит ты – Людмила Геннадьевна. А это очень даже подходящее имя для серьезной артистки!»
Люся ненадолго замолчала, прижавшись ко мне всем телом. Ее пальцы нежно поглаживали мне грудь и играли с пуговицей на рубашке. То расстегивая, то застегивая.
– Я унесла табуретку обратно в свою комнату. И до самого своего следующего выхода старалась повторять шепотом, как звучит мое полное и настоящее имя взрослой артистки. Потом я снова вышла к гостям. У них еще на лицах такие улыбки были, как будто резиновые. Ну, заметно было, как им интересно сидеть и молча слушать мои выступления. Но что поделаешь, я же дочка хозяев… И вот я ставлю табуретку. Выбрасываю вперед руку и гордо объявляю: «Выступает Людмила Говядина!»
Ася, я и еще один забредший на кухню волосатик из компании Боржича громко заржали.
– Ой, прости, – я прижал Люсю к себе. – Ты тут детскими травмами делишься, а мы нетактично смеемся.
– Да все нормально, гости тоже заржали, – сказала Люся все тем же напевным голосом. – Просто когда ты про концерты сказал, я сразу эту историю вспомнила. И еще поняла, что названия у нас нет. Ася, может назовем наш дуэт Людмила Говядина?
– И получится, что ты Людмила, а я Говядина? – медленно проговорила Ася. – Я вообще-то думала стать вегетарианкой. Мне жалко есть убитых животных.
– Но пока ведь не стала? – спросил я.
– Нет, – после короткой паузы ответила Ася. – Сало и курицу вегетарианцам ведь тоже нельзя. А я люблю…
– Курицу и свинью не так жалко, да? – ехидно заметила Люся.
– Не знаю, – Ася пожала плечами и потушила бычок, воткнув его в компанию к сотням его собратьев в стеклянной банке. – Я когда первый раз ножки Буша увидела, я поверить не могла, что бывают такие толстые курицы. А зачем вообще жить, если ты такой толстый?
Вообще-то этот занимательный диалог начался с моего предложения о концертной деятельности. Но возвращать забавных хиппушек к основной теме разговора я не спешил. Они были смешные, странные и какие-то совершенно ненапряжные. Кажется, если я прямо сейчас возжелаю предаться с ними страстному сексу на этой самой кухне, их это нимало не смутит. Тоже, кстати, неплохая черта. Моим говнарям такие подружки не помешают. Без комплексов, без заморочек. Осталось понять, есть ли у них пунктуальность. Но это выясняется только опытным путем.
Бородатый мужик в свитере, больше похожий на барда, чем на рокера сбивчиво и перескакивая с пятого на десятое, пересказал нам устав рок-клуба, несколько раз подчеркнув, какая большая на нас лежит ответственность на данном этапе развития страны. Скучно было, трындец. Перед тем, как завалиться в кабинет, где все это происходило, я накрутил своим хвосты, чтобы не ржали и сделали внимательные лица. Но даже мне самому это удавалось с огромным трудом. Я слушал бородатого и ломал голову, как вообще так получилось, что вся такая со стороны разгульная и шалопайская рокерская тусовка управляется таким удивительно скучным образом. Впрочем, управляется ли? Как я уже понял, большая часть членов рок-клуба положили на его руководство здоровенный болт. И вся их активность сводилась к получению бесплатных билетов на концерты и… и все. А, ну да. Некоторые еще на этих самых концертах выступали.
С другой стороны, пока еще во главе площадок стоят точно такие же люди, как и во главе рок-клуба. И для них эти самые корочки – не такая уж и бесполезная картонка. Да, Союз скоро рухнет. Но по инерции какое-то время они еще будут работать. И я попытаюсь извлечь из них максимальную пользу. Ну а потом можно будет повесить эти корочки на стену под стекло. Вместе с нашими первыми инструментами, доставшимися в наследство от самодеятельного ВИА НЗМА. И водить на экскурсии будущих поклонников.
Пригодится, в общем. Так что я слушал бородатого, разрываясь между желанием зевнуть и заржать. И тыкал локтем в бок Бельфегора, который явно страдал от того же самого. К финалу своего спича лектор зачем-то приплел что-то про контркультуру и пространное объяснение, что гопники – это члены молодежного движения гоп-стоп, которое символизирует все плохое, с чем мы должны будем бороться. И собрание закончилось. Мы поставили свои подписи в бумажке о прохождении инструктажа и с облегчением вывалились в фойе.
– Уф, наконец-то! – Бегемот облегченно вытер лоб. – Я думал сдохну от скуки… Может куда-нибудь пожрать сходим? А то у меня аж желудок к спине прилип!
– Не, братва, в этот раз без меня, – я покачал головой и пошел навстречу Еве. Она как раз встала с подоконника, когда мы вышли.
– Привет! – она помахала рукой моим парням, я чмокнул ее в щеку, и мы вышли из ДК на улицу.
– Так что у тебя сегодня за сюрприз? – спросила Ева, когда мы свернули с площади.
– На самом деле, ничего серьезного, – улыбнулся я. – Просто один приятель показал мне место, где готовят отличный кофе. А по средам там как раз затишье.
Когда мы вышли из союза журналистов, уже начали сгущаться сумерки. Как и обещал Иван, все завсегдатаи уютного и спрятанного от посторонних глаз места находились где-то еще, так что время мы проводили только в обществе друг друга и скучающей баристы. Погода была неплохая, так что мы решили немного прогуляться по старой части города.
Сумерки слегка маскировали следы тлена и разрушения, но смотреть все равно было грустно. Дореволюционная еще часть Новокиневска была на самом деле довольно миленькой. И в двадцать первом веке город взялся за ум и вернул ей первоначальный облик. Но здесь, в девяносто первом, невысокие кирпичные дома, изуродованные слоями штукатурки и облупленной краски, выглядели убого. А деревянные так и вовсе смотрелись какими-то бараками, несмотря на всякие резные элементы декора.
Да уж, как много на самом деле всего поменялось за эти годы…
– А мне не приходило в голову, что в кофе можно добавить сироп, – сказала Ева, старательно не наступая на трещины на асфальте.
