– Меня Лазарь Иванович прислал, – без обиняков сообщил он. – Сегодня в девятнадцать ноль ноль у склада в Крестах.

– Понял! Буду!

Степка воровато оглянулся и слинял. Я вернулся в кабинет. Что ж, сегодня устроим шухер, но не корысти рядом, а токмо ради того, чтобы прикрыть отход из города Лазаря Ивановича со Степкой. Все равно жизни им здесь не будет, раз уж контрразведка Радиховского решила крышевать криминал в оккупированном Пскове. Хреново, конечно, что Серебряков, а следовательно, и его босс, знают, что Базиль Горчаков замешан в грабеже немецких складов. Ведь эти продажные твари в любой момент могут сдать его – меня, то есть – в гестапо. Ну да бог не выдаст, свинья не съест! А война план покажет.

В дверь кабинета постучали.

– Да!

– Василий Порфирьевич! – сказала горничная. – Извольте пожаловать к столу!

– Иду!

Через несколько минут мы уже сидели в столовой, позвякивая серебром о фарфор. Не считая ресторана для немецкого офицерья, у Сухомлинского подавали самые роскошные блюда в городе, большинство мирного населения которого голодало. А уж узники окрестных концлагерей попросту умирали от истощения и цинги. Не скажу, что от понимания этого у меня не лез кусок в горло. Борьба с этой паучьей мразью, которая подмяла под себя мою родную землю, требует немало сил. Однако не помнить о том, что мои соотечественники сейчас голодают, я тоже не мог.

Князь по своему обыкновению много болтал за обедом, а я лишь вежливо улыбался и поддакивал. На улице стемнело. Марта все не появлялась. Пора было собираться. Выйти я намеревался до наступления комендантского часа. Я давно выправил себе ночной пропуск, но мне он пригодится, когда буду возвращаться после дела. Откушав, месье Сухомлинский ушел к себе, а я поблагодарил Глашу и отправился переодеваться. Костюм, щегольские штиблеты, пальто и шляпа, все это не годилось. Поэтому из княжеских хором, через черный ход, выскользнул не элегантный эмигрант, а вполне себе урка местного разлива.

До Крестов надо было еще добраться. На такой случай у меня имелся свой извозчик. Пользовался его услугами я редко. Во-первых, дорого брал, зараза, во-вторых, страшно труслив. Понять его можно. Все коменданты Плескау, а на моей памяти их было четверо – двоих расстреляли за срыв поставок, в котором якобы виноваты партизаны и диверсанты, третьего понизили в звании и отправили командовать штурмовой ротой в район Пулковских высот, а четвертый ждал приезда вновь назначенного коменданта, и соответственно – собственной участи – издавали драконовские законы, запрещающие любые коммерческие контакты с местным населением.

Не помогало. Жажда наживы оказывалась сильнее страха перед наказанием. Немецкие солдаты продавали или обменивали не только личное имущество, но и свое продуктовое и вещевое довольствие. Не брезговали даже рублями, про рейхсмарки я уже не говорю.

Поначалу обменный курс был десять рублей за одну рейхсмарку, но потом он поплыл, причем – в сторону удешевления немецкой валюты. Мой извозчик советскими дензнаками тоже не пренебрегал, хотя и предпочитал немчурские. Охотно брал и ювелирные изделия. Видать, набивал кубышку про черный день. Неясно, правда, как он ее собирался сохранить? Здесь зарыть или забрать с собой?

Бочком бочком я пробрался вдоль постепенно затихающей улицы к Soldatenheim – солдатскому дому. Понятно, что к самому зданию, где расквартировывались германские военнослужащие, в основном – из люфтваффе, следующие через Псков транзитом на фронт, я не совался. Остановился напротив, сделав вид, что раскуриваю папироску. Это был парольный сигнал. Через несколько минут ко мне подкатил кюбельваген с поднятым верхом.

Я нырнул в его салон. Водила, ни о чем не спрашивая, рванул вперед. Мы покинули самые людные места и только тогда он притормозил. Я вынул из кармана заготовленную купюру в десять рейхсмарок. Он покосился на нее и пробурчал по-немецки:

– Надо добавить!

– Имей совесть, Ганс! – возмутился я. – Добро бы за «Мерседес», а то – за «лоханку»!

«Лоханкой» кюбельваген называли сами немцы. Мы сторговались, когда я предложил вместо десяти рейхсмарок двадцать оккупационных. Водила взял десятку, жалуясь на то, что скоро прибудет новый комендант, который закрутит гайки, и бензин будет уже не достать.

Пока Ганс бухтел, его тарахтелка приближалась к окраине города. Понятно, что до самих складов мы доехать не могли. Нас тормознули бы на ближайшем блок-посту для проверки документов. Даже не взирая на наличие у обоих ночных пропусков, жандармы могли заинтересоваться куда это на ночь глядя немецкий солдат везет какого-то подозрительного русского? Поэтому я отдал деньги Гансу и выбрался из его автомобильчика примерно за километр от цели.

Склад, где немцы хранили бывшее в употреблении армейское и госпитальное имущество, охранялся плохо. Для серьезных воров он интереса не представлял, а для того, чтобы в склад не проникли местные жители – оголодавшие и обносившиеся – достаточно было полицаев. А те тоже не слишком проявляли бдительность. Один часовой стоял возле единственных ворот склада, а двое других должны были патрулировать периметр.

Неподалеку от здания сельхозтехникума, мы встретились со Степаном. За полгода нашего с Лазарем Ивановичем и его подельниками сотрудничества, мы научились понимать друг друга без слов. Поэтому, когда шли на дело, нам не было нужды обсуждать мелкие детали.

– Где Юхан? – спросил я.

– Здесь за углом, переодевается в полицайские шмотки, – пробурчал Степка.

– Ясно! Убираем часового у ворот, ставим вместо него эстонца, взламываем склад и…

– Сваливаем! – хохотнул напарник.

– Точно! И пусть Юхан разбирается с соплеменниками.

– Мы-то с Иванычем свалим, – пробормотал Степан, – только они нас и видели, а ты-то как?

– За меня не беспокойся, – хмыкнул я. – Мне этот Серебряков еще сапоги лизать будет…

– Во! Наше чучело идет!

Я оглянулся. К нам и впрямь приближался здоровяк Юхан в полицайской шинелке и кепарике. За плечом у него тускло отблескивал ствол винтаря. Приблизившись, чухонец кивнул мне и молча застыл, ожидая указаний.

– Снимаешь часового, мы вскрываем склад, затаскиваем труп в него. Когда подойдут другие, их тоже убери, но постарайся без шума.

– Не волнуйся, я уперу! – пообещал тот и показал пудовый кулак. – Бесшумно!

– Давай! – скомандовал я.

И Юхан забухал каблучищами в направлении склада. Мы со Степкой, крадучись, отправились следом. Чухонец и впрямь подошел к часовому. Тот издалека принял его за своего, но диалог не состоялся. Крепкий кулак обрушился на голову полицая и тот свалился, как подкошенный. Юхан невозмутимо занял пост, предоставляя нам делать остальную работу. Мы метнулись к воротам. Степка открыл замок, приотворил створку, а я подхватил то ли дохлого, то ли отключенного эстонца и втащил его внутрь. Дальше мы должны были слинять по-тихому. Кроме ворот, на складе были вентиляционные короба, ведущие на крышу.

Напарник показал лучом фонарика на стопки матрасов, с верхушки которой, до одного из коробов, вполне можно было дотянуться, но я медлил.

– Давай, лезь! – прошептал Степка.

– Уходи один!

– Рехнулся! Ждешь, когда патруль нагрянет!

– Уходи, тебе говорят! Привет Лазарю Ивановичу!

– Ну как скажешь! – буркнул напарник и отдал мне фонарик.

Подсвечивая ему путь лучом, я наблюдал, как он карабкается по матрасам. Через несколько мгновений Степка был уже под потолком. Подпрыгнул, вцепился к край короба, втянул в него свое тулово. И пропал из виду. Было слышно, как он пробирается по вентиляционной системе, гулко отзывавшейся на его ползание. Я подошел к приоткрытым воротам и вовремя. Снаружи прозвучали громкие и нервные восклицания на эстонском, оборвавшиеся в результате двух увесистых оплеух. Я высунулся. Перед Юханом лежало еще два тела. Уж не знаю, какой степени бесчувственности. Я выдернул из-за голенища заточку.

Уж кого-кого, а полицаев в живых оставлять я не собирался. Чухонец помог мне втащить их на склад.