Ведет в волшебный сад планет,

Где каждый плод, как самоцвет,

Играет, — и лучи длинны

От яблок солнца и луны.

Поведать ли еще? Их пир —

Покой и первозданный мир.

Их средь ночного забытья

Несет стеклянная ладья

В простор небесный без границ;

И стаи Энгусовых птиц,

Кругами рея над кормой,

Взвивают кудри их порой

И над влюбленными струят

Поток блуждающих прохлад.

И пишут: стройный тис нашли,

Где тело Байле погребли;

А где Айллин зарыли прах,

Вся в белых, нежных лепестках

Дикарка-яблоня взросла.

И лишь потом, когда прошла

Пора раздоров и войны,

В которой были сражены

Храбрейшие мужи страны,

И бой у брода былью стал,

Бард на дощечках записал,

В которых намертво срослись,

Обнявшись, яблоня и тис,

Все саги о любви, что знал.

Пусть птицы и тростник всю ночь

Певца оплакивает дочь;

Любимейшая, что мне в ней!

Ты и прекрасней, и мудрей,

Ты выше сердцем, чем она, —

Хоть и не так закалена

Гоненьем, странствием, бедой;

Но птицы и тростник седой

Пускай забудут тех, других

Влюбленных — тщетно молодых,

Что в лоно горькое земли

Неутоленными легли.

В СЕМИ ЛЕСАХ

Я слушал голубей в Семи Лесах

С их воркованьем, словно слабый гром

За горизонтом, и гуденье пчел

В цветущих липах — и почти забыл

Бесплодные мольбы и горечь дум,

Что иссушают сердце, позабыл

Разрытые святыни Тары, пошлость

На троне и ликующих зевак

На улицах, развесивших флажки, —

Уж если кто и счастлив, так они.

Я не ропщу; я знаю: Тишина,

Смирив обиды жгучие, смеется,

Бродя меж птиц и пчел, и грозный

Лучник, Готовый выстрелить, уже повесил

Свой облачный колчан над Парк-на-ли.

НЕ ОТДАВАЙ ЛЮБВИ ВСЕГО СЕБЯ

Не отдавай любви всего себя;

Тот, кто всю душу дарит ей любя,

Неинтересен женщине — ведь он

Уже разгадан и определен.

Любовь занянчить — значит умертвить;

Ее очарованье, может быть,

В том, что непрочно это волшебство.

О, никогда не отдавай всего!

Запомни, легче птичьего пера

Сердца любимых, страсть для них — игра.

В игре такой беспомощно нелеп,

Кто от любви своей и глух, и слеп.

Поверь тому, что ведает финал:

Он все вложил в игру — и проиграл.

ПРОКЛЯТИЕ АДАМА

В тот вечер мы втроем сидели в зале

И о стихах негромко рассуждали.

Следя, как дотлевал последний луч.

«Строку, — заметил я, — хоть месяц мучь.

Но если нет в ней вспышки озаренья.

Бессмысленны корпенье и терпенье.

Уж лучше на коленях пол скоблить

На кухне иль кайлом каменья бить

В палящий зной, чем сладостные звуки

Мирить и сочетать. Нет худшей муки,

Чем этот труд, что баловством слывет

На фоне плотско-умственных забот

Толпы — или, как говорят аскеты,

В миру». — И замолчал.

В ответ на это

Твоя подруга (многих сокрушит

Ее лица наивно-кроткий вид

И голос вкрадчивый) мне отвечала:

«Нам, женщинам, известно изначала,

Хоть это в школе не преподают, —

Что красота есть каждодневный труд».

«Да, — согласился я, — клянусь Адамом,

Прекрасное нам не дается даром;

Как ни вздыхай усердный ученик,

Ни вчитывайся в строки пыльных книг,

Выкапывая в них любви примеры —

Былых веков высокие химеры,

Но если сам влюблен — какой в них толк?»

Любви коснувшись, разговор умолк.

День умирал, как угольки в камине;

Лишь в небесах, в зеленоватой сини,

Дрожала утомленная луна,

Как раковина хрупкая, бледна,

Источенная времени волнами.

И я подумал (это между нами),